Странно слышать этот рассказ сейчас, когда над Уралом сверкает горячее, яркое лето. Маленькое раскалённое солнце заливает землю своими лучами, дышать нечем, и о зимних морозах вспоминаешь с удовольствием. Курилка, в которой сидят ребята, поставлена в тени громадной сосны, но всё равно жарко, ребята обливаются потом. Пока не закончился рассказ, никто из них не шелохнулся. Потом наступает долгое молчание. Слышно, как шуршит бумага. Виктор достаёт папироску, достаёт прямо из кармана, не вынимая пачки, как он привык делать во время хода машины.
— Всё дело в бензине, — говорит Митя. — Был бы бензин — вы бы выбрались из залива.
— Трудно сказать, ребята. Уж очень погода дурная была…
— Вам бы на кордон идти — от Скалистого недалеко, километра три. Обогрелись бы и не заболели, — замечает Павлик.
— Откуда же мне было знать про кордон?
— Да, конечно.
Опять молчание. Семён, что-то напряжённо разгадывавший, вдруг начинает тихонько смеяться. Это так не похоже на него, всегда серьёзного и немного угрюмого, что ребята смотрят на него удивлённо.
— Чего ты, Семён?
Семён ничего не может ответить, его всё больше разбирает смех.
— Дурак я, ребята! Ох, и дурак! — наконец произносит он, — А я-то себе голову ломаю: как машина добралась до залива? По воде — не может быть, она не плавучая; с гор скатиться — тоже не может, лес кругом. А про зиму и забыл совсем! По льду пришла!
Он опять хохочет, сквозь слёзы говоря:
— Просто-то ведь как! А вот раньше не сообразил!
Ребята и Виктор тоже смеются, но не над словами Семёна, а над его потешным видом. Да, теперь всё ясно: за железнодорожным переездом, попав в снежный мешок, Виктор незаметно свернул с тракта в какую-то другую просеку, скатился в Светлое и по льду въехал в Скалистый залив.
Они обсуждают эту простую и совсем не таинственную историю появления грузовика на дне Скалистого залива, пока не приходит Колокольцев. Поздоровавшись и деловито осмотрев грузовик, он вручает Бартеневу документы и спрашивает:
— Заводить пробовали?
— Пробовали, Анатолий Иваныч.
— Как?
— Как зверь, лучше не надо. Сделано на совесть, — одобряет Виктор.
Несколько мгновений Колокольцев и Бартенев, улыбаясь, молча рассматривают друг друга.
— Ну вот, — говорит Колокольцев, — и кончились твои мучения.
— Так точно, кончились, — отвечает Бартенев.
Помолчав, спрашивает: — Можно трогаться, товарищ инспектор?
— Можно, поезжай!
У Мити и Павлика расстроенные лица, Семён хмурится, глядит исподлобья: вот сейчас Виктор сядет в кабину и уедет. Уедет грузовик в совхоз, и они больше его никогда не увидят. А они так привыкли к нему, он заполнял все их мысли в эти дни, они приобщились к жизни взрослых, увидели другой мир — мир упорного, всё преодолевающего труда. Жалко, что всё это сейчас кончится: уедет Виктор — и всё, конец!
Бартенев тоже почему-то медлит. Он долго застёгивает пуговицу нагрудного кармана, в который уложены документы, и о чём-то размышляет. Повидимому, он чувствует себя в неоплатном долгу перед этими ребятишками, нашедшими и вытащившими его машину из лесных дебрей. Надо бы для них что-нибудь сделать, но у него нет с собой ничего, что бы он мог им подарить.
— Ладно, ребята, я вам в следующий раз привезу подарки. Поеду в рейс и завезу, — смущённо говорит он.
— Новости! — фыркает Митя. — Мы не маленькие…
— Даже обидно, — бормочет Семён. — Как будто мы так просто не можем…
— Маленькие, не маленькие, а помогли. Спасибо вам за всё!
Семён оглядывается на товарищей, те смотрят на него: ты старший, ты и отвечай в эту торжественную минуту расставания! Семён и рад бы сказать Виктору что-нибудь позадушевнее, но, как назло, все хорошие слова исчезли и никак не приходят на ум.
— Да мы… понимаем же… целина-то для нас, чтоб нам лучше было… И вам там нелегко — тоже понимаем. Как же не помочь? Всякий бы помог, чего тут и говорить… Ведь мы… — Он размышляет, отыскивая нужное слово, которым можно было бы покрасивее выразить те чувства, которые переполняют его сейчас. Наконец находит его: — Ведь мы — советские, одной семьёй живём. Верно?
— Верно! Мы — советские, — почему-то вздохнув, кивает Бартенев и пожимает тонкие, исцарапанные, с раздавленными мозолями, покрытые солидолом мальчишечьи руки. — До свидания, ребята, до свидания! Выпадет дорога — приеду к вам! Обязательно заеду!
— Заезжайте, Витя, заезжайте!
Мотор рокочет, и грузовик трогается в путь. Сторож снимает цепь, протянутую поперёк ворот, машина выкатывается из автобазы, поворачивает направо, спускается вниз, к проспекту. Там в это время проходит длинная, из нескольких десятков, колонна новых грузовиков: бригада шофёров из какого-то восточного совхоза самоходом ведёт полученные на заводе машины на место работы. На бортах мелом написаны номера и одно слово: «Транзит».
Грузовик Бартенева приостанавливается и сигналит. Одна из машин колонны замедляет ход, открывается просвет, и Бартенев проворно вводит в него свою машину. Она становится сразу такой же простой и будничной, как и грузовики колонны, как будто с ней никогда ничего не случалось. И только ребята, всё ещё молча следящие за своим грузовиком, знают, что произошло с ним там, на озере Светлом, в угрюмом Скалистом заливе.
Митя и Павлик сбегают вниз, на проспект, но бартеневской машины уже не видно. Подходят Колокольцев и Семён. Колонна катится мимо них, рокоча моторами, как будто это не отдельные грузовики, а одно целое, один громадный механизм. Шофёры узнают Колокольцева, кивают ему: всех их он готовил к дальней дороге, все машины снабдил транзитными номерами. Потом проходит последний грузовик, гул смолкает, и на проспекте слышны только говор празднично одетых гуляющих людей и шорох подошв на асфальте. Маленькое, невыносимо яркое солнце обливает своим ярким светом зелёные горы, виднеющиеся за домами, белоснежные дома на склонах горной гряды.
— Пусто как стало! — с сожалением говорит Павлик, вглядываясь в ту сторону, где за посёлком исчезла колонна грузовиков.
— Жалко машины! Правда, Семён? — поблескивая влажными глазами, спрашивает Митя.
— Вот ещё! Нашёл чего жалеть! — хмуро отзывается Семён. — Человеку помогли — это да! А на жалости наплевать!
Митя с сомнением смотрит на приятеля. Впервые за всё время дружбы у него возникает мысль, что Семён говорит не совсем то, что думает, и ему жалко машины, только не хочет признаться.
Колокольцев тоже задумчив.
— Поговоришь вот так с целинником — и самому охота туда уехать. Так и тянет, правда! — говорит он, ни к кому не обращаясь.
Семён быстро взглядывает на Колокольцева и криво усмехается:
— Я уж просился у Виктора.
Ребята удивлённо смотрят на него: когда он успел?
— На целину? — спрашивает Колокольцев, да так спокойно, словно это самое обыкновенное дело. — И что же он тебе сказал?
— А чего он скажет? Известно, учиться, говорит, тебе надо. А у них школы нет ещё. Так и не взял. «Подожди, — говорит, — я всё разузнаю и тогда тебе напишу».
— Меня-то возьмут, — говорит Колокольцев.
— Вас возьмут. Вы взрослый, — соглашается Семён.
Они умолкают. Молчат и удивлённые ребята.
— Наскучаемся теперь! — сердито говорит Митя, — То хоть дело было, а сейчас…
— Пошли-ка лучше купаться! — обрывает его Семён. — Анатолий Иваныч, пойдёте с нами?
— Пожалуй…
Они отправляются на водную станцию, устроенную на пруду. И, купаясь, то и дело вспоминают те пять дней, когда они возились с затонувшим грузовиком. Вот это была жизнь, настоящая большая жизнь взрослых! Как жаль, что она так скоро закончилась!