— Так ведь как скажешь, Владимир Павлыч? — медленно и неопределённо отвечает лесник. — Тонут больше всего в бурю, когда на воде захватит, а сегодня день спокойный был. Не должны бы утонуть…
Столетов поворачивается к сидящему сзади Годунову:
— Не съездить ли нам на лесоучасток? Возьмём людей. Хоть трупы поищем.
Слышно, как скрипят кожаные ремни на плечах Годунова: так резко поворачивается он там, на заднем сиденье.
— Экий ты паникёр, Владимир Павлыч, право! Уж и трупы! Другого ничего не придумал?
Сказано грубовато, но именно эта грубость как-то успокаивает Владимира Павловича, укрепляет надежду, что с сыном ничего не случилось, он жив. Как хорошо, что рядом сидит вот этот крепкий, опытный во всяких житейских делах человек!
— Так что же делать будем? — спрашивает Столетов.
— Пойдём на место происшествия, — отвечает Годунов, выбираясь из машины. — Веди, Лукич, на эти самые твои Крутики.
Минут десять они идут в густой тьме, ощупываемые со всех сторон ветвями деревьев. Непривычному к лесу Владимиру Павловичу кажется, что вдоль тропы выстроились какие-то живые существа и хватают его своими цепкими лапами.
Озеро встречает их прохладой, настоящей сырой прохладой, которая кажется особенно пронизывающей после тяжёлой духоты, ещё сохранившейся в лесу. Окаймлённая в чёрную раму гор и лесов, пелена воды едва видна. Ветер проносится где-то там, над другим берегом озера, и сюда доходят лишь тяжёлые, зыбкие волны. Они накатываются на берег и изредка щёлкают сдвинутой с места галькой. На воде чернеет силуэт лодки, привязанной к вбитому в землю колу. Волны бьют лодку в днище, она покачивается и поскрипывает.
Как и следовало ожидать, на берегу никого не оказалось. Слева берег закрыт угловатой стеной Крутиков — огромных утёсов, вплотную подступивших к воде. Правая, более пологая часть берега, насколько можно видеть, тоже пустынна. Нигде ни огонька, ни проблеска жизни, всё по ночному насторожённо и молчаливо, словно кто-то невидимый, чёрный присматривается к людям, так неожиданно появившимся на берегу.
— А ну, товарищи, пройдём вдоль берега! — решительно говорит Иван Алексеевич, на которого тоже угнетающе подействовала мрачная картина ночного озера.
Шурша галькой, они шагают вдоль самого берега, осматривая нависшие над озером тёмные склоны гор. Идти нелегко, ноги вязнут в тяжёлой гальке, и скоро Годунов нерешительно останавливается.
— Чёрта с два мы найдём их в этакой темноте, — ворчит он, тяжело дыша. — Утра подождать, что ли…
— Погодите-ка! — внезапно говорит Флегонт Лукич, и даже в потёмках видно, что он предостерегающе поднял руку. — Дайте-ка мне послушать!
Все трое замирают, затаив дыхание. Однако ничего не слышно, только зыбкая волна бьётся о гальку.
— Не слыхать, — говорит лесник. — А вот носом дымок чую. Должно, кто-то костёр палит. Пошли-ка вон к тому мыску…
Он уверенно ведёт своих спутников вперёд, но не вдоль берега, а куда-то в гору, в лес и каким-то ему одному известным образом находит в темноте тропинку, проложенную вдоль пологого склона горы. По ней они переходят перешеек выдавшегося в озеро каменистого мыска, а там уже и Годунов и Столетов замечают странные, колеблющиеся отсветы на жёлтых стволах сосен. Поднявшись ещё немного в гору, они видят и самый костёр. Он раскинут в глубине леса, в низинке. У огня видны две человеческие фигуры.
— Мальцы! — шёпотом говорит лесник, — Потише пойдём, а то напугаются ребятишки…
Поднявшись ещё немного в гору, они видят костёр.
Костёр раскинут в глубине леса. У огня видны две человеческие фигуры.
Владимир Павлович напрягает зрение, стараясь различить Павлика, но костёр то и дело заслоняют мохнатые ветви деревьев. Неожиданно Годунов, запнувшись о корень, падает и глухо ругается.
Один из сидящих у костра быстро вскакивает и, прикрыв ладонью глаза, всматривается в темноту. Второй тоже оглядывается, и Владимир Павлович узнаёт Павлика.
Очевидно, что-то разглядев в темноте, первый мальчик бросается в противоположную сторону, на ходу крикнув товарищу:
— Павка! За мной!
Павлик растерянно озирается, как будто не может решить, что ему делать: бежать в лес или оставаться на месте.
Владимир Павлович кидается напролом через кусты, крича:
— Павлик, подожди! Павлик!
КАК ВСЁ ПРОИЗОШЛО
Рыбачить на Светлое решили поехать ещё вечером, и вечером же Павлик должен был отпроситься у родителей. Отпроситься! Что может быть унизительней этого, если ты уже учишься в шестом классе и считаешь себя человеком самостоятельным! Поэтому понятно, что Павлик медлил. Он отложил разговор на утро, а утром, когда он встал, оказалось, что отец и мать уже ушли на завод. У кого же отпрашиваться, если в квартире одна тётя Клаша, которую Павлик не считал вправе решать такие вопросы?
Пока он раздумывал над своим затруднительным положением, под окном появился Митя Пичугин.
— Сёмка ругается, — доложил он, — самый клёв пропадает. Ты чего не идёшь?
Свесясь в окно, Павлик растерянно сообщил:
— Понимаешь, как получилось…
— Не отпускают? Я так и знал!
— Не в этом дело, — неохотно говорит Павлик. — Не отпрашивался я ещё, вот что…
— Здрасте! Как же теперь? Ну, сейчас отпросись.
— А у кого? Одна тётя Клаша дома. У неё, что ли, отпрашиваться? Вот ещё!
Митя молча размышляет. Ему досадно: прождали целых полчаса, а Павка даже не отпрашивался. Дать бы ему за такое дело хорошенько по загривку, чтоб не подводил!
— Эх, ты, растрёпа! — произносит наконец Митя, — Уж и этого сообразить не можешь. Телефон-то у вас есть?
— Ну, есть. А что?
— Вот и звони отцу!
Павлику не нравится, что он не сам додумался до такого простого выхода. Но вообще предложение хорошее: по телефону с отцом легче разговаривать о таком деле.
Однако всё получается не так, как ожидалось.
Секретарь директора Капитолина Алексеевна говорит: «Папе очень некогда, Павлик. Он не будет с тобой разговаривать» — и кладёт трубку.
Павлик несколько минут обиженно прислушивается к шумам в телефоне. Вот как! Папа не хочет с ним разговаривать? Хорошо! Пусть! Он уедет так! И Павлик идёт к буфету, решительно собирает с блюда пирожки и укладывает в школьный портфель.
Конечно, тётя Клаша немедленно заинтересовалась: куда это Павлик собирается? «На рыбалку!» — под нос себе бормочет Павлик и идёт к выходу. На пороге останавливается, думает, возвращается к телефону и вызывает лабораторию литейного цеха. Но не везёт так не везёт: мамы в лаборатории нет, понесла анализы в цех. Ну и пусть!
Теперь совесть у Павлика совсем чиста: он сделал всё, что мог, чтобы известить родителей о своей поездке.
Через пятнадцать минут Павлик вместе с Митей и Семёном Зыковым сидит на грохочущей площадке лесовоза, направляющегося на лесоучасток в сторону озера Светлого.
Верховодит ребятами Семён Зыков, костлявый, высокий подросток в рваной лыжной куртке и широких лыжных штанах неопределённого цвета. Резинка у штанов ослабла, и Семёну то и дело приходится руками водворять их на место. Обуви летом Семён не признаёт, из штанин выглядывают босые загорелые ноги, большие, как у взрослого.
Живётся Семёну нелегко: отца у него нет, а отчим, вагранщик литейного цеха, почему-то считает, что металлурги должны поддерживать своё здоровье водкой. От этого зависит и настроение отчима: то он не в меру добренький, слезливый, то, наоборот, мрачен, зол и в это время скор на руку. Бывало, что в класс Семён являлся с подбитым глазом и на все вопросы отвечал, посмеиваясь: