В глубине ущелий, на самом их дне, правильными прямоугольниками раскинулись громадные цехи завода. Заводской двор покрыт сеткой железнодорожных путей, по ним снуют крохотные паровозики. Рядком стоят трубы мартенов, и чёрные, серые, рыжие и даже зеленоватые клубы дыма валят из них. Дым медленно приподнимается над заводом, перекатывается над цехами и улицами, тяжело переваливает через горные вершины и исчезает в лесах.
На базе Виктор задерживается недолго: ему, как целиннику, груз отпускают без очереди. Присмотреть за погрузкой выходит толстый начальник базы в огромной ушанке, белых бурках и накинутом на плечи полушубке. Он долго расспрашивает Виктора о совхозных делах. Потом, зябко поёжившись, осматривает нависшие над городом горы и встревоженно говорит:
— А ведь неладно твоё дело, парень: метель будет.
День стоит такой ясный и прозрачный, что даже не верится, что существуют на свете какие-то там метели и бураны. Виктор недоверчиво смеётся:
— Что вы, товарищ начальник! Какая может быть метель в такую погоду?
— А ты на горы посмотри!
Что ж, отчего не посмотреть! Виктор оглядывает горы, но ничего особенного не замечает. Серебрятся на солнце облитые белой массой сугробов склоны. Ясно различаются на светлом фоне самые маленькие сосенки, весь лес точно просвечен солнцем. Кажется, что вся эта картина вычеканена из серебра и воронёной стали.
Тогда начальник показывает киевлянину на вершины: там между сосен на полянах и прогалинах колышутся белые тени снежных вихрей. Выходит, что там веет-задувает сильный северный ветер. Даже как-то странно: наверху уже бушует ветер, выметает из лесов снежную пыль, а здесь, внизу, хоть бы колыхнуло! Дым из трубы ближайшего дома, не колеблясь, столбом поднимается вверх.
Начальник рассказывает, какие штуки выкидывает погода на Урале, и несколько минут Виктор колеблется: люди здешние, уральцы, причуды погоды им известны. Может быть, и в самом деле опасно выезжать в такое время? Дорога тоже мало знакомая, подъёмы да спуски. Но и оставаться рискованно: метель может затянуться, все дороги переметёт, тогда ещё труднее будет выбраться, насидишься в снегу. Нет, лучше ехать, чем пережидать; в метель не верится, и есть шанс проскочить горный район, а в степи, на привычных дорогах, будет легче…
— Так-то оно так, — соглашается начальник базы. — Проскочишь — твоё счастье. Не проскочишь — тогда держись!
— Надо мне привыкать к уральскому климату или нет, товарищ начальник? Верно ведь? — смеётся Виктор.
Простившись с начальником и грузчиками, Виктор повёл машину к горным перевалам.
В КАМЕННОЙ ЛОВУШКЕ
Ослепительно сверкает снег. Мартовское солнце днём припекало, верхний слой подтаивал, за ночь смерзался, и теперь поляны рядом с дорогой и белые пятна высоко в горах блестели, словно облитые глазурью, так что Виктору пришлось даже спустить щиток над ветровым стеклом, чтобы свет не так сильно бил в глаза.
Неожиданно и быстро, в какие-нибудь пять минут, всё кругом потемнело. С севера надвинулась громадная туча. Чёрная, мрачная, она быстро застлала небо, закутала солнце, по накатанной дороге поползли и заструились белые хвосты позёмки. Даже сквозь рокот мотора стало слышно, как в какую-то щель громко посвистывает ветер. Правы были уральцы: метель надвинулась стремительно. Весенняя, неудержимая, разгульная метель…
Мрачно и пасмурно выглядит посёлок, в котором ночевал вчера Виктор. Выстроившиеся вдоль склона мохнатой горы домики рабочих известковых карьеров уже не сверкают окнами на солнце, как сверкали утром. Они тусклы и пасмурны, как это быстро помрачневшее, мутное небо.
Пригнувшись, навстречу ветру идёт вереница белых фигур, и трудно понять, отчего они белы — то ли от известковой пыли, то ли снег уже облепил их. Заслышав за собой машину, они сходят за обочину и ждут, когда она пройдёт. Один из рабочих, старик в большой мохнатой шапке, высокий и костистый, с раздуваемой ветром длинной седой бородой, машет рукой вперёд и что-то кричит Виктору, подняв к небу морщинистое лицо.
— Без тебя, дедушка, знаю! — ворчит Виктор, поняв, что старик предупреждает его о надвигающейся непогоде.
Мелькает мысль: «Не остановиться ли, в самом деле? Вот доеду до переезда. Закрыт будет — поверну обратно, открыт — рискну поехать. Риск — благородное дело!» — успокаивая себя, загадывает Виктор. Он вглядывается в железнодорожный переезд: закрыт или открыт? Полосатый шлагбаум поднят вверх. Около него, отвернувшись от ветра, стоит женщина с флажками наготове: ждёт поезда. Женщина смотрит на грузовик и тоже что-то говорит, взмахивая флажком в ту сторону, откуда надвигается непогода. Но Виктору некогда обращать на неё внимание: он ведёт машину через рельсы, а за ними крутой поворот и спуск в какую-то ложбину.
Спустившись, Виктор вскидывает глаза и ахает: впереди всё исчезло, нет ни гор, ни лесов, ни дороги, стеной висит белая мгла, в ней крутятся вихри, словно вставшие на дыбы белые змеи. Невольно Виктор оглядывается: в заднее стекло видно, что у сторожки на переезде женщина торопливо вертит рукоятку и стрела шлагбаума опускается вниз: приближается электропоезд.
— Не судьба, значит, — усмехается Виктор. — Вперёд, так вперёд!
Машина ныряет во что-то такое, что иначе и не назовёшь, как снежным мешком. Видимость теряется, чуть различается радиаторная пробка. Над капотом крутятся снежинки, садятся, вновь вспархивают, уносятся, появляются новые. Ветер в щели свистит всё отчётливее и отчётливее.
Машина идёт медленно, и так же медленно движется время. Виктор часто выходит из машины, ощупывает накат впереди — перед колёсами твёрдо, слой снега ещё не велик, надо полагать, с дороги не сбился. Вперёд он посматривает мельком, скорее по привычке, чем по необходимости: всё равно ничего не видно; главное внимание сосредоточено на лесных стенах, окаймляющих дорогу. Если лес виден на одинаковом расстоянии от машины, — значит, едет правильно, центром просеки, с дороги не съехал. Скорость большую, понятно, не наберёшь: машину и так сильно встряхивает на ухабах, замаскированных снегом.
Виктору, привыкшему пролетать дороги по 30-40 километров в час, кажется нестерпимой та скорость, с которой он тащится сейчас. Так и подмывает прибавить газ, перейти на третью скорость, прорвать и сокрушить эту белую стену, сделавшую его почти слепым и беспомощным.
Но делать нечего, ускорять движение нельзя — лишь бы двигаться вперёд. Куда-нибудь он всё равно приедет, а там можно будет подумать, что предпринимать дальше. Однако куда девались дорожные приметы, которые он запомнил по пути в Золотинск? Что-то ни одна не попадается, и места кажутся незнакомыми. Или это всё изменила метель?
Он размышляет и едет, едет под вой ветра, под шорох пробирающейся в кабину метели, отгороженный от всего мира крутящейся завесой снега, один-одинёшенек. Становится немного грустно, хоть бы какого-нибудь попутчика посадить, всё-таки было бы веселее. Да кто пойдёт в такую погоду? Где-то теперь тот старичок-учитель, который показывал обелиск на границе Европы и Азии?
Внезапно Виктор всем телом чувствует, что машина накренилась вперёд и ползёт куда-то под гору. Впереди ничего не различить, видимость стала совсем плохой… Ну и что же, что машина ползёт? Дорога горная, ничего удивительного нет. Виктор успокаивает себя, но всё же сбавляет обороты, потом ставит мотор на холостой ход, выключает его, а машина всё-таки продолжает катиться. Виктор притормаживает, но это не действует, он пускает в ход ручной тормоз и тоже не может остановить движения машины.
Справа, совсем близко от бокового окна кабины, показывается кряжистый ствол толстой сосны и проплывает мимо в каком-нибудь полуметре от машины. Нависший над дорогой сук со скрежетом скребёт крышу и с треском ломается. Ещё какие-то сучья, помельче, хлещут по стёклам мохнатыми лапами. Виктор чувствует, как неподвижные, зажатые тормозами колёса сгребают под себя сугробы снега. Вместе со снежными валами машина ползёт и ползёт вниз.