— Ты чего кнут у отца стянула? — строго сказал я.
— Да я бы его в руки не взяла — отец велел тебе передать, он тебя в ночное взять хочет.
Она сняла кнут с руки и с опаской, словно огнестрельное оружие, передала мне.
Горе было мгновенно забыто. Я взял кнут. Но странное дело: кнут, такой гибкий и лёгкий в руках хозяина, оказался тяжёлым и неповоротливым, словно его конец был зарыт в землю. Я пытался выбросить его змейкой вперёд — он сворачивался в воздухе и бессильным пучком падал у самых ног. Верно, у меня слишком слабые и короткие руки, мне не сладить с кнутом. Открытие, как всегда, было сделано случайно. Я с раздражением дёрнул рукоять, кнут спетлился и распрямился в воздухе с коротким сухим треском. Тайна кнута была разгадана. Надо отвести руку назад, затем вперёд и, не думая о его длине, дёрнуть снова назад, и кнут послушно выстрелит. Я пошёл со двора, чтобы поупражняться. Я шёл, сшибая венчики цветов, взметая пух одуванчиков. Огромный клён развесил свои ветви с большими, сложными листьями. Взмах кнута — и на ветвях голые черенки. Затем я научился извлекать различный звук при ударе: от короткого щелчка до грозного, с долгим эхом разряда, как при близком громе.
Маленький прудик, весь заросший зелёной паутиной, чёрные, без оттенков силуэты деревьев недвижно лежат на поверхности. Я ударяю кнутом, живая щель разверзается на воде, и тёмное, словно в предгрозовом сумраке, небо открывается в её зыбкой мути.
Вернулся я настоящим хозяином грозного и послушного оружия. Кланя, её братья и сёстры собрались вокруг меня и одинаковыми синими глазами смотрели, как я повторял фокусы их отца. Я пустил кнут стоячей волной.
— Змейка! — закричали дети.
Я заставил его виться по земле.
— Ужом! — кричали дети.
Но эти невинные забавы мне вскоре наскучили. Пришла пора воспользоваться приобретённой властью, и я стал пугать детей. Я отошёл и пустил конец кнута им под ноги. Они наклонили головы и сознательным, спокойным взглядом следили, как к их ногам подбирается тонкая, острая бечёвка. Только Кланя нарочно подпрыгивала и притворялась очень испуганной.
В это время соперники-петухи сшиблись в ожесточённой схватке. Белый петух, утратив в первом напряжении всю силу и храбрость, повернулся и, как всегда, пустился наутёк. Он перевёл на грудь всю тяжесть своего тела и сильно работал жилистыми лапами. Во мне проснулась моя давнишняя к нему ненависть.
«Ну-ка, я легонько верну этого труса!»
Я взмахнул кнутом. Волна, все возрастающая по мере удаления от рукояти, побежала по верёвке; спет лившись на конце, она упала на шею петуха. Петух срезал бег, голова его свалилась набок, как подбитый венчик цветка, и он припал к земле. Оттолкнулся крыльями, снова упал и задёргался на месте.
— Что с ним? Я ж его только по лапкам!..
Кланя схватила петушка и сунула головой в кадку, полную дождевой воды. Мне казалось, что всё поправится, но петух дёрнулся туловищем, вытянул лапки и замер. На глаза его легла белая плёнка, только в узкую щёлочку проглядывала коричневая дужка зрачка. Я бросился в избу, упал на кровать и зарыдал. Я не слышал, как Кланя гладила меня по спине, утешала меня словами. Горе этого дня, горести всей моей деревенской жизни, неслыханное горе хозяйки над погибшим петушком приходили ко мне всё новыми и новыми слезами. Потом хозяйка сильными руками оторвала меня от подушки, зажала в коленях, чтобы я не вырвался, и принялась подолом вытирать мои слёзы:
— Не плачь, не плачь, маленький, головка разболится! Ведь он даже не мучился. Кланя, покажи ему цыпу! — Весь её упрёк был в том, что старого петуха она перед убийцей назвала цыплёнком.
Петух уже был ощипан, вокруг его шеи синело колечко — след петли. Но вид его пупырчатого фиолетового тела, так несхожий с живым обликом, подействовал на меня успокаивающе. Тем не менее я снова расплакался. Дети стояли кругом и молча смотрели на нас, только самый маленький пустил нюни. Кланя отёрла ему лицо и прикрикнула на него, словно своими слезами он мешал моему плачу. Пришёл хозяин, его горе было так же скупо, как и его радость. Он взвесил петуха на руке, поворошил его кожу.
— Славный петух, — сказал он. — Придётся на базар нести, там его с руками оторвут. А ты не плачь, вечером в ночное пойдём. На тебе, — и он протянул мне кнут.
Но я не взял его. Мне уже не хотелось быть властителем существ, населяющих сельский мир, мне хотелось стать их братом.
Игра
Я сижу в доме на Красной улице. Из окна видны Университетская набережная, голубоватооранжевая полоска Невы, дома на противоположном берегу. Но мне видно и дальше, за Университетской. В огромной остроконечной расселине одного из домов виднеется Большой проспект. Треугольный кусок вырезан из дома, как из пирога.