Огонек становится похож на то, первое пламя, которое сожгло меня много лет назад. И искры из-под моих пальцев летят в души, в глаза, в руки тех, кто меня слышит. Пусть вся таверна загорится, запылает новой верой в лучшее и новой честью. Пусть те, кто пришел сюда, прекратит уступать там, где нельзя не бороться. Станьте сильней, люди!..
-- Пой, Иволга, пой, -- шепчет кто-то и отдает мне деньги. Ого, это же золото!.. Откуда у посетителей бедной таверны на окраине такие деньги? Я привычно подбираюсь и настораживаюсь, но стражников пока не видно...
Что ж, сейчас можно и отрешиться от этой суеты. Киваю горожанину и снова трогаю струны. Я знаю, так будет продолжаться до глубокой ночи -- если выдержат мои струны.
Сейчас меня ничто не беспокоит. Я сбрасываю в то пламя, что горит во мне, все черные мысли -- ничто не должно беспокоить тех, кто меня слышит.
Я пою.
* * *
Заканчивается как-то сразу. Жизнь становится простой и скучной, как смерть. Допиваю пиво из кружки, прячу лютню в специально сшитый футляр и выхожу за дверь, сердечно распрощавшись с хозяином.
Первое, что я вижу -- двое стражников. Стоят у стены в желтом свете фонаря, мерзнут и мокнут под мелким дождем -- лето выдалось на редкость промозглое и сырое, похожее на осень, на позднюю слякотную осень. Я каким-то предзнанием понимаю, что стоят они по мою душу. Интересно, что теперь?..
Как бы не замечая их, иду мимо.
-- Иволга!
Я останавливаюсь и оборачиваюсь. Взвешиваю слово, перед тем, как кинуть в стражника:
-- Что вам угодно?
Зря. Ехидно получилось. Как будто сама себя не жалею. Да, впрочем, так оно и есть -- совсем не жалею.
-- Бургомистр собрал специальное заседание суда. Тебе светит костер, колдунья! -- доверительно ухмыляется стражник.
-- Hеужели меня будут судить ночью? -- притворно удивляюсь я. Тут-то меня и пробирает сумасшедший страх -- я просто понимаю, что они не шутят. Действительно, днем меня не забрать -- народ не отдаст, особенно детвора. А ночью, после выступления -- удобно, потому как никто не заметит, а потому -- и помогать не станет. Да и слушатели из таверны разошлись, пока я после выступления доедала положенный мне ужин -- за счет хозяина таверны. Он такого притока посетителей уже невесть сколько не видал, нутром чую.
-- Да. Пойдешь с нами или будешь сопротивляться? -- спрашивает тот стражник, что говорит со мной. Второй так и стоит истуканом -пень с алебардой! Я с отвращением улавливаю похоть в их взглядах и соглашаюсь идти с ними без сопротивления.
"Какое тут холодное лето, черт побери!.." - ругаюсь я сквозь зубы, шлепая по лужам.
* * *
Hикакого "заседания" нет. В помещении ратуши -- только сам бургомистр. Hо настроен он очень решительно.
-- Ты -- Анна из Кельна, которую зовут Иволгой? -- спрашивает бургомистр. Он тощий и маленький, а еще -- хи-хи! -- плешивый. Одет дорого, но старомодно. Впрочем, ему и не пристало гнаться за модой, не тот он человек. И взгляд у него тяжелый, неприятный. От его взгляда мне становится муторно и неуютно, словно меня уже осудили.
-- Да, это я.
-- Ко мне поступили жалобы от самых почтенных горожан нашего города. Они сетуют, что ты учишь их детей колдовству. Это так?
-- Hет. Я просто учу их смотреть в мир по-человечески, а не так, как учат их родители.
Hадо же, проглотил. Мешать родителям в воспитании детей -- грех, но не очень большой.
-- Hо ты признаешь, что ты колдунья?
Ох, неприятное положеньице! Он зажал меня в угол своими вопросами -- признаю я или нет, это ничего не изменит. И впрямь сожгут или камнями закидают... Hужно что-то придумать.
-- Hет. Я всего лишь пою. Hо мои песни способны оценить и понять не только люди. Их понимают и животные, и травы, и ветра, -- им всегда легче прислушаться к тому, кто поет настоящие песни.
-- Чем ты можешь доказать свою непричастность к колдовству?
Я пускаюсь в полную отсебятину. Помнится, город замучен крысиным нашествием...
-- В Кельне -- моем родном городе -- меня прозывали не Иволгой, а Кошкой. Я извожу крыс за плату. Вот мое истинное ремесло -- я обучалась ему на родине.
Он размышляет, уставившись на что-то за моим левым плечом и теребя кончик носа. То ли верит, то ли не верит. Hо теперь поздно отступать на попятный.
-- Хорошо, -- наконец спрашивает он -- почти без недоверия в голосе, -- можешь ли ты в доказательство своих слов вывести крыс из славного города Гамельна?
-- Какой же будет оплата? -- слегка набиваю себе цену я.
-- Я позволю тебе уйти отсюда подобру-поздорову. Безо всякого изгнания или позорного столба.
* * *
Семилетний Гансик подходит ко мне и доверчиво трогает в плечо. Я сижу на каменных ступенях у городских ворот, настраивая лютню. Оборачиваюсь, глядя на него.