Случилось это после того, как выручил он своего дружка Юргенса: тот, будучи выпивши, тащил с фабрики шоколад милиционеру Фишу. Задержали пьяницу на проходной, сдали куда надо. Он позвонил Матвееву: Миша, спасай, залетел по пьянке! Спас — ослобонил от народного суда. Но кто-то заинтересовался этим делом: Фиша осудили на год «за незаконное получение продуктов», а Матвееву, знать не знавшему про украденный шоколад, влепили строгача по партийной линии. Он замкнулся, понял, что в ГПУ «много публики, которая всегда способна закопать… живым в могилу».
На рапорт наложили снисходительную резолюцию: «Несвоевременно, так как вопрос не стоит так остро, как вы указываете». То есть, вроде как малограмотные, не обладающие памятью и красноречием еще нужны ГПУ. И остался Михаил Матвеев чекистить.
Тогда его сразу в Томск отправили: там комендант требовался — отстреливать контру'. Из Томска перебросили в Троцк, где находился политический карантин для беженцев из Прибалтики. Тут с порученной работой не справился: уж больно был охоч до баб. Приглянулась ему эстонская беженка Висман и закутил с ней напропалую: водка, конфеты, яблоки и все такое. Короче, оскандалился.
Отругали Михаила за моральную нестойкость, стали кумекать, куда еще послать? На оперативную работу нельзя: в бумагах так накаракулит — сам черт не разберет. Необразован ведь. И решили: раз другому мастерству не обучен, то быть Матвееву комендантом Ленинградского ГПУ, командовать расстрелами.
Четыре года стрелял без единой осечки. От самого Ульриха благодарность получил — за умелую организацию «процесса» над Шиллером и Карташевым. А какая характеристика! «Исполнительный, дисциплинированный и преданный работник». «Работает без ограничения времени». «Проводит операции, выполняет их хорошо, быстро, точно и толково». Правда, «в работе проявляет иногда излишнюю горячность», «бывает вспыльчив и резок ввиду болезненного состояния» то есть, виноват в этом не Матвеев, а прапорщики у Зимнего дворца, что голову его не поберегли для толкового дела.
В 1933 году передал Матвеев расстрельные бумаги своему помощнику Александру Поликарпову, а сам стал заместителем начальника Ленинградского ГПУ по административно-хозяйственной части: выслужился, так сказать. В дудергофском заповеднике под Ораниенбаумом для Кирова, Кодацкого и прочих высокопоставленных большевиков охоту организовывал, чтобы, значит, кабаны вовремя из кустов выскакивали, а пробки — из бутылок. Доставал чинушам каракулевые пальто и меховые тужурки. Отправлял, согласно списку, пакеты с красной икрой, балыками и другой снедью в Москву. Попойки устраивал на дачах: по поводу приезда начальника Ленинградского управления НКВД Ваковского, отъезда его жены к Черному морю на отдых, назначения Перельмутра руководителем местной контрразведки, празднования годовщины Октябрьского переворота и просто так, без повода(4).
На холостяцких пирушках Зэковский, бывало, напьется, увидит симпатичную незнакомку, заплачется: хорошая девочка — жаль, не моя. Матвеев тут как тут с утешением: вот когда лакейская выучка пригодилась. А сам никак не мог понять: чего так хозяин убивается? Баб кругом пруд пруди — выбирай любую.
Однажды поехал в сочинский санаторий. По дороге познакомился с Изольдой Донгер. Об этой веселой и любвеобильной даме особо следует рассказать.
В 1901 году ее матушка вышла замуж за шведского боцмана Эдуарда Стуре. Через две недели после свадьбы он ушел надолго в море, а молоденькая жена уехала в имение Зегевольд, где за ней стал ухаживать князь Кропоткин. Когда боцман вернулся, то застал возлюбленную в интересном положении. С горя запил, рехнулся и бросился в бездну вод. Родившуюся девочку сумасшедшая мать вздернула на люстре и скрылась в неизвестном направлении. Эльзу чудом спасли и отдали в рижский приют «Айхен-гайм», где она и воспитывалась. В 1919 году сиротка бежала из приюта вместе с отступающими красными латышами: среди них был и знаменитый чекист Берзин. В Москве по рекомендации последнего стала работать в Реввоенсовете республики, однако вскоре была уволена: дала пощечину племяннику Троцкого, который нагло приставал к ней. Приехала в Питер и, мечтая об артистической карьере, занялась проституцией(5). С неделю ее клиентом, к примеру, был немецкий кинорежиссер и писатель Вильгельм Аксель, пообещавший устроить девицу в неаполитанскую школу пения и, конечно же, обманувший ее. В конце концов Эльзе удалось соблазнить одного актера: тот поселил неофитку в своей квартире на Невском проспекте, купил красивый костюм и придумал изящный сценический псевдоним — Изольда Донгер. С той поры гастролировала она по городам и весям, распевая тирольские песенки(6).