Про тюркоязычное племя в пересчете славянских я упомянул не случайно. Столица Татарии, Казань, в одночасье снискала себе печальную популярность: там кратковременные стычки «надцатилетних» перешли в затяжные позиционные бои, а главное — пролилась юная кровь, и на местных кладбищах появились памятники, на которых годы рождения и гибели недалеко разбежались друг от друга.
Чтобы упредить дальнейшее развитие событий, нужен был оперативный анализ ситуации. Любое промедление оплачивалось ребячьими жизнями. На «казанский феномен» отвлеклись виднейшие авторитеты по социальным (подростковым, в том числе) проблемам.
Выводы звучали четко и немногословно, как военные донесения: «Молодежная группировка — это типично средневековая общественная структура. (...) человечество начинается там, где вместо стаи возникает сложная и развивающаяся социальная организация. Там же, где сложная социальная организация начинает по каким-либо причинам распадаться, там и возникает обратное движение — к стаям, бандам». (К. Г. Мяло, старший научный сотрудник Института международного рабочего движения АН СССР.)
«...мы имеем дело с формированием специфической субкультуры, которая включает в себя теорию сильной личности, веру во всесильное групповое братство, уголовную романтику, свой неписаный моральный кодекс, отрицательное отношение к формальным молодежным структурам». (Е. Г.Бааль, майор милиции, доцент Академии МВД СССР.)
«...причину надо искать в существовании стабильной организованной преступности в стране, которая распространила свои традиции на молодежь. И причина явления, которое мы сегодня разбираем — в длительном замалчивании организованной и профессиональной преступности, которая тем временем начала воспроизводить себе подобное в молодежной среде». (А.И.Гуров, подполковник милиции, НИИ МВД СССР.)*
Выводы в целом точны. И хотя ясно, не до тонкостей тогда было — гибли дети, — все же вынужден отметить одну деталь. Статья Ю.Щекочихина, ставшая своеобразным переломом в оценке подростковой ситуации, несколько упростила причины криминализации подростков, путь перехода к стае, и тем самым скрыла более тонкие, нюансированные процессы, без которых суть тинейджера постсоциалистического общества не объяснить.
«Организованная преступность... начала воспроизводить себе подобных» — эти слова известного криминолога Гурова прозвучали громом, стали аксиомой. С этого момента многочисленные аналитики, отталкиваясь от гуровской позиции, быт подростка стали объяснять в разворот на преступный мир. «Почему растет число юных правонарушителей? — А давайте подумаем, почему так сильна власть взрослых преступников!» «Почему у подростков на первом месте корыстно-стяжательские интересы? — А давайте посмотрим, почему воруют взрослые!..» «Почему? — А давайте!..» — «Почему? — А давайте!..» На вопрос о подростках — объяснение взрослых проблем.
Но отчего? Отчего именно в тот момент акулам преступности опять (как в годы нэпа, например) вздумалось выбраться на отроческое мелководье и скомандовать: «Воспроизводись, преступность, большая и маленькая!»?
Не оттого ли, что система «реципиент— донор» начинает срабатывать, когда для контакта созрели о б е ее части. Простите, конечно, за банальность.
Но именно эту банальность попытались прискрыть участники «круглого стола» под руководством Ю. Щекочихина. Ибо разговор о готовности ребят-реципиентов принимать «донорские» подачки преступного мира неизбежно вырулил бы на... «неформалов», даже на самых невинных — с роликовыми коньками, допустим, под запыленными босыми ногами. Но громогласно объявить «неформалов» одной из причин быстрорастущей преступности по тем временам значило подписать им приговор. Сколько идеологически выверенных служб ринулось бы на их разгром. Поэтому: «Группировки, о которых мы сегодня говорим, — явление принципиально нового характера(...) К «неформалам» это явление не имеет никакого отношения», — делала «Литературка» лукавый вывод (и, может, правильно: разгон неформальных объединений ситуацию бы не спас, но усугубил).
Однако именно «неформалы» спровоцировали внимание криминального мира к подросткам. Чем же хиппи, брейкеры и иже с ними привлекли преступные кланы? Они-то сами ничем (хотя — на какие-то группы положили глаз фарцовщики, на какие-то — торговцы наркотиками, но это — без системы и поголовности)!
Неформальные объединения молодежи поспособствовали иному. Они вызвали объективную необходимость «склубиться» тем мальчишкам и девчонкам, которые оказались не у дел. Одиночество, зависть к чьей-то насыщенной жизни, обида на невнимание той же прессы — да мало ли причин, которые вызвали объединение мальчишек (и какой-то части девушек) вокруг... пустоты. Не досуговые интересы, не интеллектуальная общность, не политический зуд, не экологическая озабоченность и поначалу даже не криминальная «всегда-готовность» стала объединительным стержнем у этих ребят. А ощущение своей никчемности. Пустота... Пустота в душе, пустота в карманах, пустота в головах.