Ишан затеял это восстание и был, конечно, душою его: это, несомненно, личность выдающаяся по своей энергии и уму; он умел влиять на толпу и подчинять ее себе. В данном случае он удачно воспользовался некоторым недовольством населения и поспешил перенести вопрос на почву религиозного фанатизма. Поводом послужило падение нравов при русском владычестве, вследствие излишней мягкости в управлении. Прежде, при ханах, всякое преступление каралось строго: за воровство в первый раз отрубали руку, а во второй — голову, народ боялся; теперь за все лишь сажают в острог, сытно кормят, чисто держат, бояться нечего. Вследствие этого нравы, пали, развилось пьянство, воровство, Аллах гневается и прогневается в конец, если мусульмане не восстанут и не свергнут с себя иго неверных. Для этого надо объявить «Газават» (священную войну).
Не мало, как оказалось, повлияли слухи о беспорядках в Индии и сведения о победах турок над греками. В числе найденных у Ишана документов была поддельная грамота турецкого султана, якобы признающего за ним высшее духовное главенство и санкционирующего «Газават». Чтобы вполне подчинить себе собиравшуюся вокруг него толпу, Ишану было необходимо прослыть святым, и вот он делает чудеса: кормит ежедневно сотни народа любимым «палау», который варится в громадных котлах без помощи огня, раздает амулеты, с помощью которых всякая пуля, направленная в носящего его, обращается в воду, и т. д. Понемногу вокруг него собирались люди действительно убежденные, но также и честолюбцы, мечтающие забрать в руки власть впоследствии, когда они победят русских (у них уже заранее были намечены кандидаты на все высшие должности); больше же всего толпилось кругом него бедноты, падкой до милостыни, щедро раздаваемой Ищаном, и дарового «палау», приготовляемого таким чудесным способом. Денежные средства стекались к Ишану в изобилии.
Мысль о священной войне зародилась уже давно, к ней. готовились более двух лет; в заговор было посвящено множество лиц: в найденное впоследствии переписке имеются письма, подписи и печати очень многих волостных старшин, но объявление войны оттягивалось по разным причинам. Наконец народ заявил, что он устал ждать, и Ишан видел, что ожидание и неопределенность могут погубить затеянное им дело. С Андижана решено было начать, и если бы это первое нападение удалось, восстание должно было охватить весь Туркестан.
Большинство из игравших сколько-нибудь выдающуюся роль в этом восстании переловлено, хотя многим удалось бежать в горы и за китайскую границу. Народ смущен и напуган, ожидают целого ряда казней и самой строгой кары. Население наружно почтительно к русским необычайно: при проезде русских по сартскому базару или старому городу все встают и почтительно кланяются; при проходе русского дают ему дорогу. В городе поговаривают о том, что солдат несколько распустили и что они нередко обижают сартов.
Не то видели мы впоследствии, на обратном пути в Россию в конце августа. Как известно, все смертные приговоры, за исключением 18, были заменены каторгой, из кишлаков уничтожен один близь лагеря и другой, в котором жил Ишан и собирал своих приверженцев (предполагалось разрушить целый ряд кишлаков по дороге, которою шел Ишан и из которых приставали к нему все новые партии). Миллионная контрибуция, наложенная на страну, была сбавлена до 250 тысяч. Все это равнялось почти помилованию и тем более подчеркнутому, что являлось не с течением времени, а почти вслед за беспорядками. Непонятно было азиату такое гуманное к нему отношение, и он приписал его слабости: его, значить, боятся тронуть, а слабого врага он презирает. При возвращении нашем в Туркестан в августе пренебрежительное отношение к русским било в глаза. Не солдаты уже обижали сартов, а сарт при нас кричал и бранил солдата дураком за то, что тот слишком, по его мнению, близко подошел к очагу, на котором он варил свой «палау», и солдат молча отошел от него; дороги русским не уступал никто, и мне пришлось заметить, что при проезде по сартскому базарчику военного губернатора, ни один сарт не поклонился, никто не встал не только из сидевших, но даже из лежавших; смотрели на него во все глаза, но принять более почтительной позы не захотел никто, хотя весь город, несомненно, знает губернатора в лицо. Это, конечно, мелочь, но она характерна.