О. Е. АГАХАНЯНЦ
НА ПАМИРЕ
ЗАПИСКИ ГЕОБОТАНИКА
ГЛАВНАЯ РЕДАКЦИЯ
ГЕОГРАФИЧЕСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
Послесловие
кандидата биологических наук
В. Н. ПАВЛОВА
Художник В. И. СУРИКОВ
Цветные и черно-белые фотографии
в этой книге выполнены автором
© Издательство «Мысль». 1975
ПОЛЕВЫЕ ДНЕВНИКИ
(вместо предисловия)
Полевых дневников у меня множество. В разноцветных переплетах карманного формата записные книжки. Ими забит один из ящиков письменного стола. В них записано, зарисовано, сведено в схемы и графики все то, чем я занимался в горах Средней Азии. Первая книжка дневника датируется 1949 годом, последняя — минувшим летом. Четверть века. Целая жизнь…
Полевые дневники — не беллетристика. Их не читают. Из них время от времени извлекают научный материал. То потребуется описание какого-нибудь растительного сообщества, то понадобится уточнить абсолютную высоту конкретного растительного рубежа. Или дату. Или еще что-нибудь. Вид у дневников довольно потрепанный. Мало того что их месяцами терли в кармане или полевой сумке — их и после этого перелистывали сотни раз в поисках необходимой информации. Иногда, перебирая дневники, обнаруживаешь закладку из клочка бумаги. Значит, что-то мне нужно было на этой именно странице. Что? Сейчас это уже неважно: нужные сведения давно нашли свое место в статье или книге, написанных для специалистов.
Я геоботаник. Изучаю растительный покров гор Средней Азии. Составляю карты растительности. Внимательно приглядываюсь к растениям. Интересуюсь: как они сосуществуют друг с другом и как себя чувствуют в горной среде? На каких высотах, склонах и грунтах поселяются? И почему именно на них? Любопытствую насчет того, что росло в этих горах сотни тысяч и миллионы, а что — десять-двадцать тысяч лет тому назад. Стараюсь заглянуть вперед: что будет здесь расти тысячу, пять тысяч лет спустя? И так далее. Все это любопытство удовлетворяется на вполне законном основании. Потому что растения и растительность — это тоже производительная сила, тоже ресурсы — пищевые, кормовые, лекарственные, промышленные… Всестороннее изучение этих вот живых ресурсов и составляет содержание моей работы, а соответственно — и содержание полевых дневников. Правда, помимо дневников имеется и масса других материалов. Это гербарий, коллекция засушенных растений. Это подробные карты растительного покрова. Это тысячи специальных бланков, набитых всевозможными сведениями.
Обо всей этой работе я написал в книжке «За растениями по горам Средней Азии» («Мысль», М., 1972). Когда книжка вышла в свет, я убедился, что в ней не хватает очень многого. Для специалистов я не сообщил в той книжке ничего нового, а неспециалисты хотели знать не только о растениях, но и о том, что я видел своими глазами, о людях, живущих и работающих в горах. А о них-то я как раз написал мало.
И тогда я впервые поступил с полевыми дневниками непрофессионально. Я стал читать их с начала до конца. Это было захватывающее чтение! Помимо научной дневники содержали множество всякой прочей информации. Я заметил, что поначалу, в первые годы работы в Средней Азии, «ненаучная» часть в дневниках была обширнее. Я записывал чуть ли не все, что видел и чему удивлялся. Позднее описания впечатлений и событий становились все короче, а в последние годы они свелись к хроникальным записям в одной фразе: «прибыл тогда-то», «выехал туда-то», «встретил того-то». А рядом геоботанические описания, зарисовки профилей, номера катушек отснятой пленки… Наверное, я все меньше удивлялся. События экспедиционной жизни с годами становились обыденными.
И тут произошло нечто странное: краткие хроникальные записи рядом с геоботаническим материалом ожили. Пробегая глазами описание растительности, я прекрасно, в красках и образах, представлял себе всю обстановку того дня и часа. Казалось, я даже чувствую запах полыни, хотя это уж было продуктом воображения. За растительностью в памяти оживали люди, походы, неудачи и успехи. Иногда события приобретали драматический характер, иногда — юмористический. И за всем этим вставала страна Памир. Он милее всего моему сердцу: сухой, каменистый, пестрый, громоздкий и какой то незавершенный, вроде гигантской заготовки, которую природа обтачивает в эмпирических поисках совершенства. Памир так динамичен, что четвертое измерение его природы — время — становится почти ощутимым…
А потом я однажды почувствовал запах полыни, исходивший от сложенного в углу кабинета гербария. Повеяло пряным ветром Азии. И я захотел поделиться с читателем хоть частью того, что содержалось в моих полевых дневниках.
Эта книга совсем не продолжение той. Она о том же самом: о горах, растениях, природе, поисках. Но она и совсем о другом — о том, чего не было в той книге. Совсем другая книга.
Поскольку Памир в своем многообразии необъятен, а об интересных людях и событиях в полевых дневниках написано очень много, я решил выбрать из них всего несколько фрагментов, хотя и не укладывающихся в общий сюжет, но охватывающих самое характерное. Удачно ли я эти фрагменты отобрал — не знаю. Но мне очень хочется, чтобы, отложив прочитанную книгу, читатель представил себе Памир в образах. Тогда я сочту, что написал все это не зря.
НАЧАЛО
Аспирант — это человек, который должен быть готовым к любым неприятностям. Я был тогда аспирантом, но не знал этой простой истины. Позже я убедился в том, что к неприятностям надо быть готовым на любом уровне научной карьеры, но тогда неприятность застала меня врасплох. Откликаясь на одну из кампаний, кафедра заменила мне тему. Мой небольшой, состоявший из двух сезонов опыт работы в Арктике, которой я решил посвятить свои силы, не был принят во внимание. Мне предложили включиться в академическую экспедицию, направлявшуюся в Заволжье.
Говорят, что судьба играет человеком. Если это так, то на этот раз судьба сыграла со мной, как нужно: академическая экспедиция по каким-то финансовым соображениям весной с выездом задержалась. Летом ехать в выгоревшие степи не имело смысла — экспедицию отложили до осени, а осенью не мог ехать я. Как аспирант, я мог тратить средства на полевые исследования почему-то только в летние месяцы. Зажатый жерновами финансовых инструкций, я оказался у разбитого корыта: в Арктическом институте на мое место уже кого-то взяли, и этот счастливчик был уже на Таймыре, Заволжье отпадало… Чуть теплый ленинградский май подошел к концу, а я околачивался в Ботаническом институте в надежде примкнуть хоть к какой-нибудь экспедиции.
Судьба явилась в образе молодого профессора, читавшего когда-то нам курс ботанической географии. Полюбопытствовав насчет причины бездельного моего пребывания в вестибюле института, он узнал от меня всю горькую правду, подумал с минуту и спросил: «В Таджикистан хотите?» Я сказал, что хочу, поскольку завтра уже июнь, сезон начался и что-то надо делать. Предложи он мне Колыму или Карпаты, я бы тоже согласился. Через полчаса я уже стоял перед человеком, который возглавлял тогда одно ботаническое учреждение в Таджикистане. Он задал мне несколько вопросов и остался, видимо, доволен, так как написал три телеграммы в Таджикистан и велел мне их отправить. Через два дня пришел ответ. Меня назначили начальником геоботанического отряда паст — бищной экспедиции в Таджикистане. Я охнул: какой же я начальник? Пожилой ботаник из Таджикистана, находившийся в Ленинграде в командировке, пояснил мне, что это немыслимое возвышение связано с нехваткой кадров, похлопал меня по плечу и посоветовал дерзать. Выхода не было. Тем более что в телеграмме содержался приказ выезжать немедленно.