— Ну и псих. А документы у тебя есть?
Я предъявил ему документы и попросил иголку с ниткой. После некоторой беготни игла с ниткой была доставлена из ближайшего барака. Все это время я сидел. Дело в том, что, когда я ухнул в трещину, от штормовых штанов сзади оторвались пуговицы, державшие стандартные подтяжки. На ремне штаны держались плохо. Наверное, за последние часы я отощал, поскольку из тяжелых брезентовых штанов стал просто вываливаться. На людях захотелось привести себя в порядок. Когда подтяжки были намертво пришиты, прорезался голод. Меня накормили, предварительно сунув в руку полкружки спирта. Пока я тут же, в кабинете начальника, расправлялся с бараньим боком, сам начальник, которого все звали просто Володей, занимался делами. Бригадиры, рабочие, маркшейдеры, буровые мастера, подрывники, радист, дизелисты — весь этот люд вливался прибоем в «кабинет», отгороженный тесовой перегородкой от общей столовой, и в том же темпе выливался наружу, получив оперативное разрешение вопросов, назревших на завтрашний трудовой день. Володя был великолепен. Смотреть, как он управляется с делами, было сущим удовольствием. Наконец поток посетителей иссяк. Начальник глянул на меня и торопливо предложил мне спать тут же в кабинете на раскладушке. От спирта, еды и усталости я осовел и еле удерживался в сидячей позиции. Повторного приглашения я ждать не стал. Снов ночью не видел.
Морозное утро было ослепительным. Еще вчера я узнал, что поселок построен здесь, на высоте 3900 метров, только весной. Сюда же пробита автомобильная дорога вдоль Матраундары. В поселке расположен верхний лагерь. Ниже есть еще два. Вот это размах!
Мне предложили дождаться, когда снизу придет машина, чтобы ехать обратным рейсом. Но мне это не подходило. Геоботаник — человек пешего труда: нужно было прокладывать профиль. Двое горных инженеров, у которых были дела в нижнем лагере, взялись проводить меня. Один — москвич Анатолий Комиссаров, другой — молодой душанбинец Слава Михайленко. Эти отличные ребята рассказали мне много интересного о своей работе, живо интересовались растениями, даже показывали засушенные в пикетажках цветы. Я же делал частые остановки для описания сообществ.
От лагеря шли вниз луга. Хохлатковые, луковые, гераневые, горцовые… Травы сплошь задерновали мягкие склоны пригребневой пологой поверхности. Ничего подобного по ту сторону перевала на тех же высотах не было. Вообще луга для горных склонов Памира не типичны. Матраундара — явное исключение. Когда склоны стали круче, луга чуть изредились, но продолжали господствовать в ландшафте. На противоположном склоне долины были видны можжевеловые редколесья. Внизу, на широкой террасе Матраундары, эти арчевники сливались в добрую рощу и смешивались с березняками. Прямо вроде и не Памир, а Дарвазский хребет или Кухистан с их лесами и лугами! С чего бы это? Материал для размышлений накапливался. Сами размышления я отложил на потом: сейчас некогда, надо собирать материал.
К полудню мы спустились на зеленую широкую террасу, которую видели сверху. Это урочище называется Хугаз. Много красивых мест видел я на Памире, но это — одно из немногих, запоминающихся на всю жизнь. Зеленая пойма, покрытая лужайками, арчевниками и березняками, представляет собой как бы дно глубокой чаши, окаймленное осыпями и уходящими в небо скалами. Глубина этой чаши так значительна, что даже в полдень черные тени тут и там прячутся в скальных ущельях. По дну долины вьется русло сравнительно спокойной реки. Она скрывается за мощным крупноглыбовым завалом, чуть было не запрудившим когда-то Матраундару. Все эти элементы пейзажа довольно обычны для Памира. Здесь же очарование создавалось резким контрастом между голыми скалами и брызжущей зеленью поймой. Изумительное по красоте место.
На поляне был разбит лагерь: десятка два больших шатровых палаток, тесовый склад, навес. Кругом были уложены крепежный лес, буры, бухты троса. Тарахтел дизель. На противоположном берегу у штолен возились люди. Под штольнями белели отвалы. Вполне индустриальный пейзаж, прекрасно гармонировавший с пейзажем природным.
На палатке, к которой мы подошли, я увидел два флажка. Один союзный, а другой оказался флагом Грузинской ССР. Из палатки вышел обросший густой черной бородой человек. Рост у него был средний, широченные плечи и грудь делали его почти квадратным. Очень сильные волосатые руки довершали образ. Мои спутники громко приветствовали его:
— Привет, Леван!
— Здравствуйте, малчики, — сказал он с сильным грузинским акцентом.
— Принимай гостя.
— Здравствуй, дорогой. Заходи. Вчера получил посылку. Цинандали есть. Мясо с черемшой есть. Заходи. Малчики, сначала цинандали, дела потом…
Через полчаса, закончив дела и дегустацию цинандали, Анатолий и Слава ушли. Я остался на лагере у Левана. От сегодняшнего маршрута он меня отговорил, мотивируя это тем, что хорошее дело надо начинать с утра. Мы сидели под навесом и разговаривали. В какой-то момент Леван посмотрел на часы, извинился и оглушительно свистнул. На той стороне грянул взрыв. Он свистнул еще. Ахнул второй взрыв. Леван заливисто засвистел, взрывы прекратились, а он, обернувшись ко мне, продолжил разговор. Часа через полтора Леван снова засвистел. Сказал мне, что будет производственное собрание на пять минут. В «пять минут» я не поверил, конечно. Но собрание прошло еще быстрее. Леван влез на ящик перед полусотней рабочих и объявил собрание открытым. С ходу начал выступление:
— Сколько раз говорил — не лезь в забой без каскетки. Упадет камень на дурную башку, кто будет отвечать? Я! — Он ударил себя здоровенным кулачищем в грудь. — Если увижу кого в забое без каскетки, поговорю отдельно! Собрание закрыто. Расходись!
Вернулся под навес и продолжил беседу. И так много раз. Казалось, он целиком поглощен разговором с гостем. Но в любую минуту он знал, что делается в его хозяйстве, и время от времени отрывался от разговора, чтобы вмешаться в ход событий.
Вечером Леван пел грузинские песни, совершенно мне непонятные, но красивые.
У Левана на лагере я прожил три дня. С утра дотемна я ходил по ущельям, лазал на склоны, на скалы. Установил, что ниже Хугаза влаголюбивая растительность исчезала. Там, в узком ущелье, шли обычные для Западного Памира горные полынные пустыни. Искал то место, где в 1902 году Федор Алексеенко нашел проломник моховидный. Не нашел, хотя и имел на этот счет твердое указание гербарной этикетки, в которой рукой Алексеенко было написано, что проломник собран на мокрой скале по реке Матраундаре. Автомобильная дорога не совпадала с трассой старой тропы, и мои поиски были безуспешны. Эту скалу с пролом-ником я нашел три года спустя. А тогда обнаружил еще несколько мест, где рос схеноксифиум. Нашел древовидную жимолость. Наткнулся еще на одно местообитание бухарского миндаля. Собрал в гербарий чилон — средиземноморский кустарник. Отметил гигантизм кустов барбариса. Сделал десятка три описаний. Гербарная папка распухла. Точки с интересными находками на карте сгустились. Сопоставил эти сгущения с местами, где располагалась влаголюбивая растительность, а все вместе — с направлением господствующих ветров, несущих скудные осадки. Получилось вот что.
Луга и арчевники располагались в точности на наветренных склонах или террасах, где зимой скапливалось много снега. Там, где снега было мало, распространились пустыни, степи и луго-степи. В укрытых снегом местах сидели также кусты миндаля и древовидная жимолость. Схеноксифиум всюду рос только на мокрых скалах, по которым стекала родниковая вода. Судя по этикетке, написанной Алексеенко, в тех же условиях росли и подушки проломника моховидного. Короче говоря, все интересное было связано с более или менее увлажненными местами. Ничего бы этого не было, если бы Язгулемский хребет не выдвинулся так далеко на запад. Западный выступ хребта, придающий контуру советского Памира на карте характерные очертания, представлял собой, как выяснилось, уникальный экран, перехватывавший влагу с запада и северо-запада. Когда-то этот хребет был ниже. Пятнадцать тысяч лет назад он был ниже на сто — двести метров, миллион лет назад — на два километра. Ниже были и окружающие хребты. В те времена осадки беспрепятственно проникали не только на северный, но и на южный склон хребта. По мере тектонических поднятий южные склоны получали все меньше влаги, приходившей с северо-запада. Суше стало и в нижних поясах северного склона, так как горные барьеры, через которые влажный воздух проникал сюда, тоже выросли. Теперь осадки выпадали в заметных количествах только в верхних ярусах гор. И все же осадков здесь было больше, чем в южных районах Памира. Этому способствовал выдвинутый на запад выступ хребта. А влаголюбивые реликты, гималайцы и средиземноморцы, а также растущие на краю своего ареала кустарники — это свидетели былых, более влажных и теплых времен. Сейчас здесь влажных участков больше, чем на юге Памира, вот кустарников и сохранилось здесь тоже больше…