Разглядывая надпись, я как бы приобщался к событиям давних лет. Но самое главное было даже не в этих сугубо эмоциональных и чуточку сентиментальных переживаниях, а в том, что я знал этого человека, этого штабс-капитана. Не лично, конечно, а как одного из первых топографов, составлявших в начале века карту Туркестана. Знал я также, что Топорнин был родным братом Евгении Сергеевны Корженевской, именем которой назван один из могучих пиков-семитысячников Советского Союза. А следовательно, был Топорнин шурином крупного исследователя гор Средней Азии профессора Николая Леопольдовича Корженевского, мужа Евгении Сергеевны, открывшего этот пик. Но и это не все, хотя я лично знавал и Николая Леопольдовича, и Евгению Сергеевну и надпись на скале вызвала живые воспоминания. Дело в том, что сама работа военного топографа Д. Топорнина уходила своими корнями в еще более далекое прошлое.
…1893 год. Россия и Великобритания создали совместную разграничительную комиссию, которая наконец-то должна была положить конец постоянным столкновениям на неопределенных тогда рубежах между русским Туркестаном и колонизованной Индией. Комиссии нужна была подробная карта Памира. Ее делали и британские, и русские военные топографы, стараясь выполнить задание с максимальной тщательностью: сторона, располагавшая лучшим топографическим материалом, могла иметь преимущества во время переговоров. Глава английской части комиссии генерал Джерард пытался затянуть переговоры по целому ряду соображений, позволявших англичанам надеяться на разграничение в их пользу. Поводом для затяжек служило «отсутствие карт», хотя британский топограф и разведчик майор Холдидж со своим отрядом работал довольно энергично. Каково же было удивление Джерарда, когда глава русской части комиссии полковник Повало-Швыйковский в начале 1894 года предложил начать переговоры на основе русских карт. Топографический материал оказался хорошим, и Джерард попытался оттянуть начало переговоров уже на другом основании: Повало-Швыйковский всего лишь полковник, а Джерард желает вести переговоры только с равным по чину. И эта уловка не помогла: Повало-Швыйковскому был присвоен генеральский чин. Джерард вынужден был начать переговоры. Правда, поскольку Повало-Швыйковский имел только депешу о присвоении чина, а эполеты у него оставались полковничьи, Джерард настоял, чтобы в официальных актах русского главу комиссии именовали «полковником, имеющим чин генерала». Мелкий укол!
В 1895 году было подписано соглашение о разграничении. Памир приобрел государственные рубежи, известные сейчас каждому школьнику. Согласно этому соглашению, афганские войска, оккупировавшие Рушан, ушли на левый берег Пянджа. Но поскольку до 1895 года они оккупировали правобережье от устья Язгулема до Хуфа, русские топографы не смогли тогда отснять эту часть Памира. В какой-то мере эту задачу выполнил в 1898 году М. А. Кирхгоф. Он составил карту от Хуфа до Шидза. Севернее карты не было. Топорнин, сын коменданта Оша, шурин будущего профессора и академика, брат женщины, чьим именем названа одна из крупнейших вершин страны, восполнил в 1911 году этот пробел…
Рассматривая надпись, я чувствовал, как на полуметровом участке скалы сконцентрировались события десятилетий, совершенно, казалось бы, разрозненные, а на самом деле связанные глубокой преемственностью, казавшейся мне полной особого смысла. С этим настроением, уже под вечер, я направился в кишлак Шипад, чтобы заночевать у знакомого агронома.
Чтобы добраться до Шипада, нужно было пройти отрезок Пянджской долины, от созерцания которой у меня всегда захватывало дух. На афганском берегу Пянджа высилась отвесная скала, по которой шел овринг. Крупнее и головокружительнее овринга я не видывал. Прилепившаяся к скале навесная тропа зигзагом уходила вверх метров на двести и там терялась из виду за каменным выступом. Только однажды мне довелось видеть, как по этому оврингу шел человек. Похоже было, что муравей ползет по изломанной соломине. Рассказывают легенду, будто с этого овринга бросилась девушка, которую выдали замуж за нелюбимого и везли в его кишлак. Грустная легенда, совершенно подстать мрачному ущелью, со дна которого виден лишь клок неба.
Я лишний раз порадовался, что мне не нужно лезть на этот овринг, что по нашему берегу идет автомобильная дорога. Правда, в этом месте дорогу снова перемели пески. Справа по ходу возвышался огромный, метров на двадцать высотой, вал сыпучего песка. Причудливый изгиб долины в этом месте создавал особый ветровой режим, который и привел к накоплению песка. И сейчас ветер срывал песок с дюны, забрасывал его вверх на скалы, а со скал песок ссыпался тонкими струйками. Несколько экземпляров распростертой триходесмы противостояли разгулу песчано-ветровой стихии, запустив корни в подвижный грунт. Впервые я увидел эти растения здесь в 1954 году. Проезжая через это место в 1974 году, я убедился, что число триходесм за двадцать лет не увеличилось. Дюна явно не поддавалась закреплению.
Кишлак Шипад расположился в устье одноименной реки. Ущелье рассекает западный выступ Язгулемского хребта. Когда-то я ходил по этой щели. По дну ее течет узкий, но бурный поток, берущий начало на леднике Одуди. Помню, пока поднялся по этой щели, четырнадцать раз переправлялся с одного борта потока на другой. А в одном месте пришлось даже лезть вверх по скользким камням каскада. Вверху, у самого гребня, ущелье раздвигалось, образуя что-то вроде обширного цирка, поросшего сочными травами. Там пасли скот. Тогда я удивился: как же перегоняют скот по сумасшедшей Шипадской щели? Хотел было спросить чабана, но в это время меня начала трясти малярийная лихорадка, и из-за резко подскочившей температуры я тут же забыл о возникшем вопросе. Мне помогли спуститься в кишлак, где я и стучал зубами до тех пор, пока приступ не прошел. Сейчас я вспомнил о том вопросе и задал его любезно принимавшему меня агроному. Тот подумал, вышел и тут же вернулся с дряхлым стариком. После чаепития с долгими ритуальными вежливостями, с разговорами о здоровье старика, его детей, внуков и правнуков, после обсуждения перспектив на погоду и урожай агроном передал старику мой вопрос.
В ответ я услышал интересную притчу. Суть ее в том, что без верхнего пастбища в старину кишлак существовать не мог. Это сейчас, когда колхоз объединяет много кишлаков, пасти можно и на других угодьях. А тогда это было невозможно. Пройти наверх было очень трудно даже без скота. Скот же приходилось переносить через поток на руках, да не раз. И то не коров, а только мелкий скот — баранов. Тогда на сходе решили построить общими силами тропу. Долбили скалы, переворачивали камни, и путь становился чуть лучше. Но хорошим он так и не стал. Тогда пир (старик мудрец) сказал, что отныне каждый, кто захочет жениться, должен сначала сделать сто шагов тропы. Как жених сделает это — его забота. Но без принятой работы пир отказывался благословлять брак, а без пирова благословения какое может быть счастье в браке? С тех пор дело пошло на лад. Ежегодно несколько молодцов, собиравшихся жениться, кооперировались и строили тропу. Скот стали перегонять по ущелью своим ходом. В наше время этот обычай забыт, и тропа снова стала плохой. Но скот все-таки гонят своим ходом почти по всей щели, а на руках переносят только через поток.
Рано утром, позавтракав шир-чаем, я пошел дальше. В устье Язгулема на террасе пришлось задержаться возле нескольких жалких разнолистных тополей. В жарких тугаях равнин их видимо-невидимо. Здесь же, на высоте 1700 метров, тополя выглядели больными и чахлыми. Родственники этих тополей процветают на Ближнем Востоке, где их называют евфратскими, родня по другой линии живет к востоку от Памира, на песках Такла-Макана. Там эти тополя зовут «тограк». А эти бедные родственники забрались на не свойственную им высоту и влачат здесь жалкое существование.
К вечеру в устье реки Хихек встретилось первое дерево инжира, вполне здоровое, метров шесть высоты. Оно росло у воды, защищенное крутым берегом от ветра. Следующее такое дерево я увидел только через три дня пути. Хихекский инжир был явно случайно занесен так высоко, до 1650 метров. Это типичное субтропическое дерево.