Я сидел в снегу возле незамерзающего озера и смотрел в небо. Луна снова потеряла свою вторую половину, совсем как я… и теперь плыла по небу с острым обломанным краем, холодная, яркая. Такая же луна выплыла из черной озерной воды. И когда я стал пить, мне показалось, что вместе с водой на язык попадают холодные лунные капли. Я закрыл глаза, чтобы не видеть луну, но продолжал чувствовать ее вкус, терпкий и чуть горьковатый, словно у недозревшей ягоды…
Сквозь сон я слышал обычный утренний шум: скрип снега, грозные окрики Стива на собак, грызущихся из-за рыбы, потрескивание костра и далекий, ровный гул ветра. «Сегодня», – подумал я, просыпаясь окончательно.
Выбравшись из палатки, я увидел небо. Сначала только небо. Оно было розовым наполовину. Бледная ночная мгла над головой постепенно светлела и встречалась с нежно-розовой дымкой на востоке. Они сталкивались над долиной, но не смешивались, не переливались одна в другую, а застывали двумя неподвижными полосами – серо-жемчужной и перламутрово-розовой. Я почему-то вспомнил о фламинго, о целой стае розовых фламинго.
Ко мне неслышно подошел Стив. Мы не разговаривали весь вчерашний день, могли молчать и сегодня, меня это нисколько не беспокоило, но Стив вдруг как-то неловко кашлянул и спросил:
– Любуетесь?
– Да. Удивительное небо.
Молчали мы по разным причинам. Мне не о чем было говорить с ним после истории с выстрелами из-за моего плеча. Стив пытался понять, почему тигр отпустил нас.
– Ну, что? Идете сегодня?
– Иду.
Я посмотрел на гору. Ее вершина медленно светлела, и густая ночная тень также медленно скатывалась к подножию, отступая перед утренним солнцем. Стив проследил за моим взглядом и спросил еще раз:
– Это что, на самый верх?
– Там видно будет.
Он постоял рядом еще немного, и отошел. Я видел, что Стиву не хватает наших долгих бесед и «научных» споров. Ему хотелось вернуть прежние дружеские отношения, которые расстроились, как ему казалось, из-за пустяка. А я не мог простить ему того, что он считает этим пустяком белого тигра…
Он проводил меня до края долины. А потом я не думал уже ни о тигре, ни о Стиве с его обидами. Я чувствовал, как на меня опускается удивительное состояние глубокой внутренней сосредоточенности и радости, которая зазвенела во мне с первым ударом ледоруба.
Не торопясь, без лишней суеты, по крутому склону – подъем «в три такта». Воткнуть ледоруб и, держась за него, «вбить» в снег сначала одну ногу, потом другую, вытащить стальное лезвие из снега и снова ударить. Постепенно приходил тот самый ровный ритм, с которым сливались мое дыхание и стук сердца. Теперь можно немного пройти. Гладкий лед, чуть прикрытый снегом, поскрипывает под «кошками», такой знакомый, привычный звук. Я поднялся на узкий обледеневший карниз.
Отсюда, с высоты, долина была похожа на глубокую чашу, до краев наполненную застывшим серебром. И в этом серебре замерли темные пятна деревьев, металлические отблески незамерзающего озера, волнистые холмы, отбрасывающие длинные тени. И только ветер свистел в снежном молчании холодного дня.
Можно было подниматься выше, но я вдруг заметил чуть в стороне от того места, где стоял, что-то… что-то такое, чего там не должно было быть. Я сделал несколько шагов по карнизу и наклонился, чтобы лучше рассмотреть… В первое мгновение мне показалось, что изо льда смотрит черное лицо с пустыми белыми глазницами и белым провалом рта. Я вздрогнул, чувствуя, как гулко стукнуло сердце, и тут же рассмеялся облегченно. Маска! Всего лишь ветрозащитная маска. В одном из моих карманов лежала такая же. Кто-то потерял здесь свою маску… Кто-то, кто был здесь до меня…
Мне вдруг показалось, что затылка коснулся порыв ледяного ветра. Я оглянулся, но увидел только снежные валы, крутой обрыв справа, ступени, вырубленные мной, и маску, вмерзшую в снег.
Я резко выпрямился, отступил назад, а потом… потом я понял, что соскальзываю и не могу удержаться. Рано или поздно это могло случиться, но я не думал, что так быстро… Я сорвался.
Это было как во сне, когда останавливается сердце, свистит ветер, тело становится каменным от нарастающей тяжести, и никогда не долетаешь до дна…
В глубокой темноте были холод и боль, пока еще только подступающие откуда-то издалека, но мне тут же захотелось обратно в глухое беспамятство. Я сорвался, как тот, кто был здесь до меня. Теперь можно не обманывать себя. Он тоже упал в какую-то из глубоких трещин, скрытых под снегом. Его сбросила с высоты буря, или лопнула веревка, или сломался карабин. И он лежал так же, как я, чувствуя свое разбитое тело и медленно холодея…