— Джентльмены, ради бога, остановитесь! Обернитесь, умоляю вас!
И мы увидели… Не знаю, как объяснить это чудо, но мы увидели Нику Самофракийскую. Пропавшую Нику! Она будто с неба слетела прямехонько на свой пьедестал. И — еще одно чудо! — у нее теперь были и голова и руки. В одной руке она держала копье, а в другой — боевой рог, приставленный к губам…
Боже милостивый! Я просто не верил своим глазам.
Челленджер и сэр Артур, запыхавшиеся, красные, стояли рядышком внизу, на лестнице, и тоже изумленно смотрели на прекрасную статую.
Затем произошла еще одна поистине невероятная вещь. Рядом с Никой вдруг появился странно одетый молодой человек без сюртука, без шляпы, а у его ног — собака из породы немецких овчарок. Он улыбнулся и помахал нам рукой.
Челленджер так и рванулся к нему.
— Эй, вы, послушайте! — крикнул он. — Одно только слово: из какого вы времени?
— Охотно, — с заметным иностранным акцентом сказал молодой человек. — Сейчас я нахожусь в одном времени с вами… если только вы в самом деле существуете. Это слишком сложно, а у меня нет времени объяснять. Счастливо оставаться!
Видение исчезло, растаяло, растворилось в воздухе.
А теперь приспело время поставить точку, ибо все то, что я мог бы рассказать, покажется сущим пустяком по сравнению с необъяснимым чудом, свидетелями которого все мы были. Жалею только об одном: приходится рассказывать обо всем этом устно — из-за железного запрета, наложенного на прессу.
ГЛАВА ШЕСТАЯ,
Утром мы с Виктором и Шадричем встретились, как договорились, возле главного корпуса, чтобы вместе подняться к Семену Семенычу.
Я не выспался, был мрачно настроен и остро завидовал Джимке, который после ночных приключений беззаботно отсыпался на своей подстилке.
— Семен Семеныч у себя? — спросили мы в приемной.
— Да, — ответила секретарша. — Пройдите, он вас ждет.
«С чего это он нас ждет? — подумал я. — Неужели Жан-Жак уже успел побывать у него и…»
Мы вошли в кабинет. Семен Семеныч и Жан-Жак сидели в креслах друг против друга. По-моему, они только что смеялись, во всяком случае, вид у них был веселый. Ну ясно, уже успел, гад, втереть очки директору.
— Садитесь, товарищи, — пригласил Семен Семеныч. — Садитесь и рассказывайте.
Я начал рассказывать, но что-то я здорово волновался, у меня першило в горле, и тогда Виктор стал продолжать. Он хорошо говорил — спокойно, точно и веско. Семен Семеныч, по своему обыкновению, тихонько покашливал, его сухое лицо, перечеркнутое сплошной широкой линией черных бровей, было невозмутимо, хотя мы говорили просто ужасные вещи.
— Вот какая история, — негромко проговорил он, когда Виктор умолк. — И не стыдно вам, товарищи?
— Нам? — вскричали мы с Виктором в один голос.
— Да, вам. Как же вы так легко поверили черт знает во что?
— Что значит — легко поверили? — Я вскочил со стула. — Он же сам признался, что запросил выкуп… И мы видели: в книге подчеркнут вес золотых монет…
— Верно, — сказал Жан-Жак. — Я подчеркнул это, когда перед полетом обсуждал с французами сумму выкупа. Она должна была быть такой, чтобы вызвать сенсацию. Ведь основной интерес для нас представляли газетные сообщения.
— Между прочим, Иван Яковлевич, — сказал директор. — Вам придется позволить Михалевичу. Он ждет не дождется часа своего торжества.
— Торжества не будет. Вы сами видите, Семен Семеныч, что мое предположение относительно «эффекта присутствия» в значительной мере…
— Безусловно. Но, с другой стороны, прав и Михалевич. — Семен Семеныч похлопал ладонью по стопке газет.
Они помолчали немного.
Никогда еще я не чувствовал себя так погано. Выходит, это был все-таки эксперимент, а не… Я чуть было не взвыл, припомнив, с какими чудовищными обвинениями обрушились мы на Жан-Жака.
— Разрешите поинтересоваться, — раздался спокойный и очень официальный голос Виктора, — на каком основании эксперимент держали в секрете от нас? Полагаю, что мы с Калачевым имеем некоторое отношение…
— Справедливо, — прервал его Семен Семеныч. — Признаться, Иван Яковлевич, я не совсем понял, почему вы настаивали, чтобы Горшенин и Калачев остались не посвященными.
— Что ж, придется ответить откровенно, — сказал Жан-Жак. — Эмоции для нас, ученых, не должны играть решающей роли. Но — ничего не поделаешь — все мы люди. Так сказать, homo sum. При всем моем уважении к нашим молодым друзьям, к их, я сказал бы, незаурядным способностям, мне крайне не нравилось их поведение. Дело не в том, что они склонялись к мнению Михалевича об «эффекте присутствия» и не считались с моим, — это их право. Они слишком горячи, Семен Семеныч, да, горячи, грубоваты и склонны к скоропалительным решениям, — особенно это относится к Калачеву. Возможно, я… не совсем прав… но именно поэтому — с чисто воспитательной целью я решил не брать их в рейс.
Семен Семеныч покашлял и посмотрел на меня.
— Однако, — сказал он, — если вы решили наказать их подобным образом, то, сдается мне, и они не остались в долгу.
— Да уж… — Ироническая улыбка появилась на холеном лице Жан-Жака. — Будьте уверены, они с лихвой отплатили… Не утруждая себя в выборе слов.
— Но почему вы сами на себя наговорили? — вскричал я. — Пусть мы ошиблись, но вы же ничего не отрицали…
— Опровергать всякие вздорные обвинения — это, знаете ли, мне ни к чему. Да и, признаться, мне стало любопытно: что будет дальше? Я решил немного разыграть вас. Конечно, я не ожидал, что вы настолько взбеленитесь, что захотите высадить… ну, и так далее.
— Это все из-за Леньки! — вырвалось у меня.
Жан-Жак поморщился:
— Что еще за уменьшительные клички?
— Из-за Лени Шадрича, — поправился я. — Он сказал, что «Джоконду» украли именно в одиннадцатом году, — с этого все и началось…
— Правильная догадка, — сказал Семен Семеныч. — Французы рекомендовали эту дату, чтобы гарантировать газетную сенсацию.
Жан-Жак посмотрел на Леню, который внимательно приглядывался к книгам на директорском столе, и сказал:
— Товарищ Шадрич, хотя и был вовлечен в возмутительную слежку за мной, оказался наиболее благоразумным из них. Он вел себя спокойно и не поддержал сумасбродных заявлений. Он внес весьма ценное предложение — посетить Самофракию и устранить из времени разрушение статуи. Наконец, когда мы выгружали статую, он вышел по моей просьбе из Лувра за газетами. Без этого эксперимент не дал бы полного результата — по вине Калачева и Горшенина, которые не выпустили меня из машины. Весьма прискорбно, но должен признать, Семен Семеныч, что сотрудники палеосектора более дисциплинированны, чем мои, хотя я трачу массу реального времени на их воспитание.
Во как! «Массу реального времени…»
Но, делать нечего, надо было просить извинения…
— Прошу извинить меня, Иван Яковлевич, — сказал Виктор. — Но одновременно требую большего доверия.
Я присоединился к нему.
— Ладно, забудем, — великодушно сказал Жан-Жак. — Однако не лишне будет напомнить о правилах поведения. Начну с того, что собаки научных сотрудников не должны проникать в экспериментальную…
— Иван Яковлевич, — прервал его директор, — я думаю, вы проведете эту беседу с товарищами попозже. А теперь прошу учесть следующее. Эксперимент до окончательных выводов должен остаться в тайне. К вашему сведению, молодые люди: всю эту неделю Лувр был закрыт и, кроме сотрудников Дюбуа и Жаклена, никто во Франции не знает, что Ника неделю отсутствовала и что сегодня она появилась с головой и руками. К этому чуду надо еще подготовить общественное мнение. А пока они будут поддерживать версию, будто Нику реставрировали.