В результате проведенной перегруппировки на фронте 65-й армии протяжением в 6 километров средняя плотность артиллерии составила более 170 орудий и минометов на 1 километр фронта. На участке же 27-й гвардейской стрелковой дивизии плотность артиллерии была доведена до небывалых размеров: 338 орудий и минометов на 1 километр фронта.
Командующий фронтом приказал мне еще раз проверить готовность артиллерии, а 1 февраля не позже 8 часов быть на наблюдательном пункте П. И. Батова. К. К. Рокоссовский одновременно утвердил один из предложенных мною вариантов артиллерийской подготовки. Перед последним штурмом артиллерия должна была произвести 15-минутный огневой налет.
Еще не наступила полночь, когда Сазонов и Левит на своих виллисах выехали в армии для передачи последних указаний и проверки готовности артиллерии к нанесению завершающего удара. А я в ту ночь, пожалуй, впервые перед большим днем, спал совершенно спокойно. У меня была полная уверенность, что наша артиллерия с честью выполнит и последнюю боевую задачу.
Ранним утром 1 февраля из Заварыкино выехала солидная колонна легковых машин, взявших курс на город. Все мы сознавали, что подготовили удар очень большой силы и он станет последним. Увидеть картину боя ехали многие из тех, кому не удалось побывать на каком-либо наблюдательном пункте в день начала большого наступления. Некоторые были наслышаны о мощных ударах артиллерии и хотели хоть раз посмотреть необыкновенное зрелище.
День выдался тихий, морозный и ясный. Машины быстро неслись по расчищенной и хорошо укатанной дороге. Настроение было ровное. Впервые, направляясь на наблюдательный пункт, я не испытывал никакого беспокойства. Битва подходила к концу, и в голове роились мысли о будущем: долго ли еще придется оставаться у этого города, на какой участок фронта могут направить наш штаб и т. д.
Вскоре после выезда из Заварыкино нам стали попадаться длинные колонны пленных. Они черной змеей извивались по дороге и в белоснежной степи были видны издалека. Вид у пленных был ужасный, но у меня не хватит слов для описания этой картины. Давно не мытые истощенные лица походили на серые маски; фигуры согбенные, скрюченные от холода; стоптанные сапоги и грязное изодранное обмундирование… Многие шли без шинелей, закутавшись в какое-то тряпье. Были и такие, которые уже не могли идти самостоятельно, и им помогали товарищи, сами обессилевшие от истощения, готовые каждую минуту упасть на снег. И как бы для контраста всю эту бывшую гордость фашистской армии конвоировали краснощекие, пышущие здоровьем солдаты и сержанты в теплых шапках-ушанках, светлых полушубках и добротных валенках.
Подъезжая к району наблюдательных пунктов, мы увидели справа и слева от дороги множество огневых позиций артиллерии крупных калибров. Внушительные стволы, угрожающе направленные на город, замерли в ожидании своего часа. Некоторые из них уже вели огонь согласно плану предварительного разрушения.
На наблюдательном пункте нас встречали Батов, Бескин, Игнатов, Сазонов и другие офицеры. Воронов, Рокоссовский, Телегин остановились с Батовым, а я собрал артиллеристов, в присутствии которых Сазонов подтвердил доклады Бескина и Игнатова о полной готовности артиллерии.
До открытия огня оставалось 15–20 минут, и можно было осмотреться. В этот очень памятный день все стало здесь необычно. Почти все наблюдательные пункты расположились в насыпи железнодорожной линии, удаленной от северной части города на один-два километра. Они были врыты в насыпь как пещеры. Из проделанных отверстий между шпалами высовывались объективы стереотруб. Поднявшись на насыпь и посмотрев вдоль железнодорожной линии, можно было увидеть целый лес стереотруб.
На полянах под прикрытием насыпи в этот утренний час было необыкновенно людно. Настроение у всех праздничное, словно каждый ждал чего-то большого и торжественного. Под насыпью, в своих «пещерах», оставались только дежурные разведчики, телефонисты и радисты. Но и их не раз подменяли, и они могли видеть, что творится вокруг. А посмотреть было на что.
Мы поднялись на насыпь, и перед нами открылась совершенно необычная картина. Даже бывалым людям не часто доводилось видеть такое. На нас в упор смотрел разрушенный, превращенный в руины город. В домах зияли проломы, словно незажившие раны. Над ними вилась серая дымка, более густая и темная в тех районах, которые обстреливала наша артиллерия.