Николай — тонкий, тщедушный интеллигент, худой, с острым лицом и глубокими, горящими, как у фанатика, глазами, нервно-подвижный. Он был в несвежем полотняном белье и в коричневых наскоро надетых носках.
— Что случилось?.. — спросил он Чапурина, и ожидающие ответа глаза его вспыхнули нетерпеливым лихорадочным блеском.
Чапурин, прежде чем ответить, устало опустился на табурет около стола, заваленного кипами неразрезанной приготовленной для печати бумаги.
Ему вдруг стало стыдно, глядя на этих встревоженных людей, за то, что он так неурочно ворвался в типографию и произвел переполох. Такой поступок в его глазах равнялся почти преступлению.
Раскаяние, смущение и непонятный страх овладевали Чапуриным. Он жалко согнулся, втянул голову в плечи и нелепо взмахнул руками, как бы ища опоры. Движение рук самому показалось ненужным и бессмысленным. Он опустил их, сжал крепко пальцами острые углы худых колен и в замешательстве заговорил:
— Успокойтесь, товарищи!.. Никакой опасности!.. Я пришел… Я хотел просить вас, чтоб разрешили переночевать.
Голос его беспомощно срывался, и в глазах уже были готовы застрять мешающие, беспомощные слезы.
Иннокентий стоял, плотно сжав крупные губы и сосредоточенно подняв широкие, сильные плечи.
— А-га!.. Вот что!.. — облегченно проговорил он.
Николай, вытянув тонкую длинную шею, вполоборота смотрел на Чапурина. По его запавшим от худобы щекам бегали тени. Он переспросил, все еще не желая верить, что Чапурин осмелился явиться в типографию без партийной надобности.
— Позволь!.. Как же так?
— Да, да! — продолжал Чапурин. — Сегодня мне отказали от комнаты. Целый день ходил по улицам… И вот…
— Да как же ты посмел?.. — вдруг перебил его яростно Николай. — Нет, как ты посмел, как посмел?
Он покачнулся на длинных ногах, подался к Чапурину и почти в упор ему стал говорить повышенным, негодующим полушепотом, опасаясь, что шум будет слышен на улице. — Как мог ты решиться на такой поступок?.. Не понимаю! — Он возбужденно забегал по комнате и замахал руками, как человек, которого больно ударили. — Ты с ума сошел!.. Это же черт знает что такое!.. Это же про-во-кация… Ведь ты же знаешь, что здесь не постоялый двор, а…
Николай хотел сказать «типография», но вовремя сдержался, точно боялся, что стены могут его подслушать.
Он нагнулся, вытянул из-под ноги болтавшуюся штрипку, на которую нечаянно наступил, заправил ее за чулок и с возмущенным видом продолжал:
— Ай-ай-ай!.. Ай-ай!.. Как ты мог!.. Как мог!..
— Но что же мне оставалось делать? — с отчаянием возразил Чапурин. — Замерзнуть на улице вот в этом пальто? Да? Или пойти в участок?..
Чапурин движением головы показал на свое выцветшее летнее пальто с обтертыми белыми нитками на швах. Слова его только усилили негодование Николая.
— Делай что хочешь!.. Ну, замерзни! Ну, пойди в участок!.. Ну, сядь в тюрьму!.. Ну, я не знаю — что!.. Но ведь нельзя же проваливать работу!.. И без того трудно стало конспирировать. Мы здесь ожидаем налетов каждую минуту… держимся каким-то чудом, — на волоске… Фому арестовали… Агитаторская школа провалилась. Районные комитеты существуют только героическими усилиями… Что же это такое?
Чапурин поднялся. Он вспомнил свою недавнюю работу, полугодичное сиденье в тюрьме, лишения, голодовки, — и слова Николая показались незаслуженно-жестокими.
— Так?.. Ты полагаешь, так?.. — в свою очередь, с возмущением заговорил он. — Что организация не должна щадить старых работников?..
Николай перебил его. Оба говорили почти одновременно.
— Организация не может жертвовать общим делом ради интересов отдельной личности.
— Нельзя вышвыривать на улицу своих членов!..
— Организация — не богадельня! Подвергаться риску мы не можем в такое трудное время.
— Товарищи должны считаться с попавшими в нужду — вот как я…
— Э-э… — досадливо отмахиваясь рукой, продолжал Николай. — Никто не смеет срывать общее дело ради личного спасенья, в каком бы положении он ни очутился. И ты во имя того же товарищества, на которое ссылаешься, смеешь подводить нас?!
Чапурин, не находя аргументов, беспомощно развел руками.
Все время молчавший Иннокентий нашел, что теперь ему необходимо вмешаться в спор, и тоном властного, осуждающего обоих человека сказал:
— Пожалуйста, товарищи, потише!.. Не забывайте, что вас могут слышать с улицы…
Николай и Чапурин смолкли.
Чапурин стоял, опершись на стол, и успокаивал взбудораженные спором мысли. Николай с непримиримым видом удалился за дощатую переборку в соседнюю комнату.