— Дядя Базилиус? — взревел Костас. — Если мой сын хочет поступить в другой колледж, я сам заплачу за его обучение! Почему ты пошел к дяде, а не пришел к своему папе со своими решениями? — Костас резко открыл вторую бутылку и наполнил бокалы. В глазах его плескалась обида.
Ники сидел выпрямившись и смотрел прямо на отца. Он знал, что его отец никогда не мог бы себе позволить послать его в университет, и они оба это знали.
— В этом-то все дело, папа, это мое решение, — сказал он и с радостью увидел, как обида в глазах отца уступает место гордости и уважению. Все удалось! Ники обошел стол и обнял мать, которая тихо плакала. — Я вернусь на праздники, мама.
— А где эта Миннесота? — только и спросила Маргарита. Вся семья рассмеялась.
— Ники! Покажи своей маме карту! Если ты решил ехать в Миннесоту, то хоть покажи это место своей маме. Нет, не надо. Покажем потом. Теперь у меня есть сюрприз для тебя и Кэлли. — Костас снова торжественно оглядел собравшихся. Он обожал сюрпризы, то есть любил их устраивать. — Как вы знаете, Тара имеет приглашение на открытие музея, которым владеют мои клиенты, мистер и миссис Готард. — Он гордо поднял голову. — Мы с мамой тоже имеем приглашения на этот великолепный прием. Вот что получается, когда у тебя такие замечательные клиенты. Теперь, — он поклонился Кэлли с таким видом, будто собирался объявить, что ее сделали принцессой, — оказалось, что Тара не может пойти, потому что собирается встречать Новый год с Димитриосом в Греции. Значит, — он все тянул, чтобы насладиться эффектом, — у нас два приглашения на четыре человек. Дальше! Мы с мамой решить, что завтра пойдем купить все, что положено одевать на такие вечеринки. Но Тара сказать мне и Ники взять костюмы на прокат. А ты, моя маленькая Кэллисти, сможешь сама выбрать себе новое платье. Цена меня не волнует. И твоя мама тоже может купить себе новое платье. Тара показала нам картинки в журнале, чтобы нам знать, что купить, чтобы выглядеть правильно.
Кэлли смотрела на отца, потеряв дар речи. Она бы жизнь отдала, чтобы попасть на эту вечеринку. Но теперь? Как сможет она пойти теперь? Что подумает Перри? Что он ей скажет?
— Я хотел бы еще кое-что обсудить. — Костас говорил уже совсем другим тоном. — Мы с мамой, мы знаем, мы люди простые и о таких вещах плохо понимаем. — Он налил себе еще шампанского. — Так вот, — мягко сказал он Кэлли, так мягко, что у Тары сжалось сердце от любви к отцу, — так вот! Дети мои! Если вы захотите пойти на этот прием одни, без ваша мама и меня, это будет правильно. Вы американцы, и вы знаете, что сказать и как себя вести. Это вам решать. — Он расправил плечи, чтобы легче снести удар. — Все, что решите, будет правильно.
Ники вскочил со стула и, подойдя к сестре, протянул ей руку, словно она и в самом деле была принцессой.
— Не окажете ли вы мне честь сопровождать меня на торжественное открытие музея Харрингтона в канун Нового года, мисс Нифороус? Я буду горд вести под руку такую прекрасную девушку. Нам придется выдержать атаку фотографов, которые будут пытаться вас сфотографировать, и, умоляю, согласитесь, несмотря на некоторые неудобства. — Он понизил голос, прекрасно понимая, как много этот момент для нее значил. — Я буду счастлив сопроводить вас на это торжество, где вы сможете пообщаться с людьми вашего круга.
Кэлли, онемев, смотрела на брата, и перед ее мысленным взором стояли два предмета: золотое ожерелье и деревянный резной браслет. Она взглянула на мать. Стальной зуб Маргариты сиял так же ярко, как и ее улыбка. Тот самый стальной зуб, который все никак не удавалось заменить, потому что нужно купить для нее хорошее платье, заплатить за уроки музыки, английского и греческого. Она посмотрела на сестру, которая отдала ей свое драгоценное приглашение. Она взглянула на брата, все еще держащего ее под руку, понимая, насколько она не заслужила этого подарка, потому что всегда ненавидела отца за то, что он был самим собой.
Костас разлил остатки шампанского по бокалам.
— Все в порядке, моя маленькая девочка. Ничего страшного, если ты пойти на эту вечеринку без твой папа и мама. Ты уже большая девочка. Мы не хотеть, чтобы ты нас стеснялась.
— Нет! — Отбросив руку Ники, Кэлли обежала стол и бросилась в объятия отца. По ее лицу ручьями текли слезы. — Нет, папа! — Она захлебывалась слезами. Чем были вызваны эти слезы? Вниманием ее старшей сестры? Или теплом руки Ники (той самой, от которой когда-то схлопотала пощечину), а может быть, добротой ее родителей, боящихся поставить ее в неловкое положение? Возможно, также пренебрежением Перри, забывшем о ней, после того как он получил то, к чему стремился? А вероятнее всего, это было первым шагом во взрослость — открывшееся ей вдруг понимание того, что же на самом деле представляет собой жизнь?