— Как кто? — взвизгнула Кэлли. — Договаривай! Что ты хотел сказать? Потаскушка? Проститутка? Шлюха? Видишь? Я узнала эти слова в школе! И еще школа учит меня: ты, как и другие иностранцы, приехал в Америку не просто из другой страны — из другого мира. Вы хотели, чтобы у ваших детей была возможность. А я — американка, и мне не нужно раздумывать на каждом «перепутье», потому что все дороги хороши. Хорошо все, что тебе хочется. А я хочу немного развлечься.
— Что такое «развлечься»? Тебе еще нужно решать, что есть развлечение. — Костас выхватил у Ники швабру и начал яростно тереть пол. — Почему ты возражать? Смотри на Тару. Она решать свою жизнь. Для нее работа — развлечение, жить в Греции — развлечение. Теперь она возвращаться к нам на некоторое время. Может, ты научиться у нее, как быть леди.
— Опять Тара! — Кэлли, громко плача и крича, схватила с вешалки свое пальто. — Тара — то, Тара — это. Идеальный ребенок!
— Тара никогда не быть идеальной. Она несдержанная. Ее тоже пришлось учить не спешить и думать на перепутье. Один раз, когда мы поехать на море, она так взволновалась, что бросилась в воду безо всего. Снять свой одежда и забыть надеть купальник…
— Тара! — воскликнули они хором.
Кэлли, пораженная, отскочила от двери, потому что, открыв ее, она налетела прямо на старшую сестру, которая собиралась войти. Ники, вырвавший у отца швабру, уронил ее. Маргарита так и застыла на месте. И Костас.
— И где же ты была? — взревел он. — Да, да, я знать, ты тут, в Нью-Йорк, но не приходить домой к своей семье. О да, Константин, таксист, все мне сказать. Я не посметь рассказать твоей маме, она бы беспокоиться. Ну? Что ты можешь сказать своему папа? А?
— Костас! — Голос ее матери срывался от волнения. — Костас, это же Тара…
— Я знаю, что это Тара, женщина! Но я хочу знать… Кантара! Чариз! Детка моя! Моя дорогая девочка! Тара!
Костас прижал дочь к своей широкой груди.
— Маргарита! Кэлли! Ники! Это Тара! Она вернуться! — Он оглядел всех сияющими синими глазами. — Так чего мы ждать? Наша семья снова собралась вместе! А посетители все уходят! Поспешите! Подавайте на стол ужин! — Он снова по-медвежьи обнял дочь, вытолкнул улыбающуюся жену и других детей из их группового объятия и завладел ею в одиночку.
Но тут же его восторженный голос сменился ворчанием:
— И где же ты была, мисс Кантара, мой первенец, которая приехать в Нью-Йорк еще вчера?
Ники быстро передал отцу бутылку греческого вина, а Кэлли и Маргарита принялись заставлять стол блюдами с дымящейся едой.
— Давай сегодня праздновать, папа! Свою дневную лекцию ты уже прочитал, а Тара и раньше слышала ее миллион раз.
Костас открыл было рот, чтобы отчитать сына, но не успел — к нему подлетела забывшая свои невзгоды Кэлли с бокалами в руках.
— И нам с Ники тоже налей вина, папа! Мы ведь все празднуем, верно? Кроме того, — она опасливо хихикнула, собираясь позволить себе очередную вольность, — даже я не заслуживаю того, чтобы выслушивать лекцию про «перепутье» дважды за вечер.
Маргарита прекратила разливать суп и подняла глаза на мужа — как он стерпит такое вольнодумие детей.
Ники передал Костасу штопор и спокойно, но твердо сказал:
— Тара уже взрослая, папа.
Костас посмотрел на них всех, потом на Кэлли.
— Ты прав! — Для убедительности он даже притопнул ногой. Затем, качая головой, оглядел своих троих детей, схватил штопор и принялся открывать бутылку. — Ну? — Он сердито взглянул на Кэлли, но улыбка уже стала появляться на его лице. Он протянул ей наполненный до половины бокал. — Кто-то тут говорил о танцах? Так включи музыку и давайте танцевать!
Глава одиннадцатая
Крошечная балерина крутила идеальные пируэты на розовой фарфоровой ножке под музыку Чайковского. Голубая пачка балерины вращалась идеальными кругами, блестящие волосы, затянутые в аккуратный хвостик, перехваченный розовой лентой, отражались в черной лакированной крышке коробки в свете ночника. Внизу маленького музыкального ящика несколько корявыми буквами красным лаком было выведено: Чариз.
Тара лежала в своей детской постели впервые за десять лет, наблюдала за танцующей куклой, с удовольствием ощущая знакомый уют родительского дома. Это место, наполненное смехом и музыкой (и ограничениями), где чувствовались огромная забота и грубоватая нежность. Папа подарил ей эту музыкальную шкатулку на восьмые именины вместе с чеком за ее первые уроки танца. Задолго до этого он стал звать ее «Чариз», что по-гречески означало «Грация» или «Очарование».