Нинель Максименко
На планете исполнившихся желаний
СОЧИНЕНИЕ НА ТЕМУ «ПОЧЕМУ Я ЛЮБЛЮ (ИЛИ НЕ ЛЮБЛЮ) НАУЧНУЮ ФАНТАСТИКУ» УЧЕНИКА 6-го КЛАССА «Б» ВОВИКОВА ЕГОРА
Я люблю читать книжки по научной фантастике. Вообще многие любят. Мой папа, например, тоже любит, хотя он и взрослый.
Я знаю — нам говорила пионервожатая Валя, — что фантастика будит научно-техническую мысль и учит мечтать. Не спорю. Может, это и так. Может быть, она и будит и учит. За это, наверное, ее взрослые и любят. А я люблю ее совсем не за это. Просто ее читать очень интересно, и вот нисколечко не скучно, а наоборот. Но я люблю читать не всякую научную фантастику. В большинстве книг происходят такие вещи, которые могут сделать только взрослые. Вот, например, попробуй построй космический корабль, если даже ты отличник-переотличник, и даже звеньевой, и даже, например, победил на школьной олимпиаде. Все равно не построишь. И космонавтом тебя ни за что не сделают, пока ты не взрослый. И не то что космонавтом, а даже каким-нибудь там ерундовским биологом не выберут. В общем, выходит, все на свете надо ждать и ждать. А это я как раз терпеть не могу. Пока будешь ждать, уже расхочется. Поэтому я люблю книжки, в которых всякие чудесные приключения происходят с, ребятами, а не со взрослыми. И вообще я бы очень хотел, чтобы что-нибудь такое необыкновенное и со мной случилось. Например, чтобы мой велосипед мог летать, как вертолет. Или чтобы я мог выучить язык зверей и разговаривать со своим Пиратом и со своим ежом Васькой. А почему это не может быть? Вот мой папа взрослый и даже инженер, а он говорит, что ничего невозможного нет. И то, например, что сочинял Жюль Верн, сейчас все осуществилось и даже еще кой-чего, о чем Жюль Верн не догадался.
Вот поэтому я люблю научную фантастику и очень хочу, чтоб со мной тоже случилось что-нибудь фантастическое. Все.
За это сочинение ученика 6-го класса «Б» Вовикова Егора учительница затруднилась выставить оценку. С одной стороны, она отметила самостоятельность мышления и стремление к научной мечте, а с другой стороны, ученик употребляет недопустимые выражения вроде «ерундовский». (И потом, Вовиков, разве ты не знаешь, что биологов не выбирают? Чтобы стать биологом, надо учиться, кончить институт, а если ты будешь употреблять такие выражения, то ты в институт никогда не поступишь.)
ПОЧЕМУ ГОШКУ НАЗВАЛИ ГОШКОЙ
— Мама! Это ты, что ли, назвала меня Гошкой?
— Нет, папа.
— Мама, а почему меня звать не так, как всех?
— А ты хотел бы, чтобы всех звали одинаково?
— Да нет же. Ну ты понимаешь, что я говорю, только притворяешься. Ну все или Саши, или Вити, или Леши, а я вдруг Егор. Ни одного Егора больше нет! Я один на свете.
— Во-первых, ты не один Егор. А кроме того, у папы был очень хороший друг Егор. Так вот он назвал тебя в его честь.
— А он что, погиб на фронте, этот друг?
— Нет. Это было раньше. И он не мог быть на фронте. Они были ребятами вроде тебя.
— Ну, а тогда зачем он меня так назвал?
— Потому что папа любил этого друга.
— А ты его любила?
— Я его не знала.
— Как это так не знала! Папин близкий друг, а ты с ним не познакомилась!
— Гошка! Ну что ты совсем как маленький! Ну подумай, как же я могла знать папиного друга, когда я еще папу-то тогда не знала.
— Мама, ну как же ты могла столько терпеть и не знать папу? Я бы ни за что не вытерпел!
— Гошка, ты меня просто удивляешь! То ты читаешь совсем серьезные книги, а то задаешь вопросы, как пятилетний.
— Нет, мама, я совсем даже не как пятилетний. Просто, знаешь, я так люблю папу, так люблю… Я бы не стал терпеть, чтобы столько лет прошло зря, я бы с ним обязательно встретился.
— Ох, Гошка, все-таки ты еще совсем ребенок! Мама тут же забыла про этот разговор, но Гошка-то не забыл.
Прошло время, неизвестно точно сколько, когда однажды вечером Гошка подсел к папе, твердо решив поговорить с ним наконец как мужчина с мужчиной:
— Папа, ты можешь не читать газету?
— Могу.
— И не протирать очки?
— Ну…
— И не вертеть в руках карандаш.
— Ну, а что я должен делать, скажи мне, Егор?
— Ты должен со мной разговаривать.
— Давай будем с тобой разговаривать, Егор.
— Папа, расскажи мне про того друга… ну того, из-за которого меня звать Егор.
— Во-первых, мы назвали тебя Егором не только из-за моего друга. Это прекрасное русское имя, к тому же твоего деда звали Егор, а друг…
— Да, меня в данный момент интересует друг: какой он был?
— Какой он был? Да, пожалуй… чем-то он похож на тебя. Тоже не любил стричься… веснушки… Знаешь, Гошка, пожалуй, он был даже здорово похож на тебя! Почему-то раньше я об этом не думал. Да, определенно. Может быть, только чуть повыше… Это было в последнее предвоенное лето, лето 1940 года. Это последнее лето перед войной было очень жарким. И началось оно очень скучно. Родители уехали отдыхать на юг, а меня оставили с бабушкой и дедушкой на даче под Москвой. И какое могло быть веселье, когда нет товарищей! Медленно тянулись дни за сбором гербария и прочими нудными занятиями, пока однажды… Помню до мельчайших деталей, хотя прошло уже тридцать лет. Тридцать лет, Гошка, ты можешь себе представить! В один такой жаркий денек сижу я на бревнах…
— Позади дома?
— Да, позади дома. Я, Гошка, наверное, сто раз уже рассказывал. Тебе не надоело?
— Нисколечко, папа.
— Так вот, сижу я на бревнах, позади дома, и наблюдаю за большой зеленой стрекозой. И даже не видел, как рядом со мной очутился мальчик. Вот такой мальчик, как ты сейчас. Сел незаметно со мной рядом и как будто прочитал мои мысли. «Вот бы, говорит, хорошо иметь такую стрекозу, только побольше раз в сто, и летать на ней. Ты заметил, какая у нее потрясающая маневренность и способность приземляться на любых посадочных площадках? Она может даже висеть в воздухе на одном месте…» Как раз об этом я и думал в тот момент, когда тот мальчик…
— Гошка?
— Да, Гошка. Когда Гошка подсел ко мне и как будто прочитал мои мысли.
— «А самолет не может», — сказал я ему. Ты представляешь, если надо будет высадиться куда-нибудь в неожиданное место, ну, например, на крышу идущего поезда. Нужно, чтоб стрекоза летела прямо над поездом и спуститься с нее по веревочной лестнице.
— Только это сказал Гошка…
— Может быть, но не в этом дело. Факт тот, что мы оба были ужасными фантазерами. Ведь, представь себе, мы еще не знали тогда, что такое вертолет. Да, мы не знали вертолетов, и в образе стрекозы увидели прообраз вертолета. Представляешь, как удивительно у нас работала фантазия! Это и сделало нас такими друзьями.
— Ну в том, что я сравнил стрекозу с вертолетом, ничего удивительного не было, — задумчиво проговорил Гошка.
— Конечно, если бы ты сейчас сравнил стрекозу с вертолетом, в этом не было бы ничего удивительного. Ведь тебе с детства знаком вертолет. А вот мы с Гошкой и не слышали о вертолетах. Да… Интересно, кем стал потом Гошка? Наверное, авиаконструктором.
— Нет, папа, он будет космонавтом…
— Космонавтом? Может быть. И может быть, даже мы с тобой о нем еще услышим. Как бы я хотел встретиться с ним снова. Интересно, помнит ли он о нашей дружбе так же, как я?
— Он никогда не забывал… — тихо-тихо сказал Гошка.
— Но не в этом дело. В общем, с появлением Гошки у меня началась совсем-совсем другая жизнь. В то лето я впервые узнал, что такое настоящая дружба. Многочисленные приятели, с которыми можно вместе пойти на каток, в кино, прогулять уроки, высмеять нового мальчика во дворе, это еще не дружба. Даже если ты клянешься в вечной дружбе «по гроб жизни». Вот когда ты встречаешь в друге полное понимание твоих самых затаенных мыслей, мечтаний и даже не только понимание, но продолжение, развитие… Гошка! Ты знаешь, какая великая вещь иметь друга, который так тебя понимает!
— Знаю, папа.