Доляна поджала губы и смолчала. Марена встрепенулась и увидела, что на дороге нет никого, кроме них. Остальные были уже далеко. Мара подхватила подол и побежала следом.
Дом горел так жарко, будто собирался согреть весь мир. Пламя охватило стены, рвалось из окон. Сгорели старые книги, поплавились обереги, от пучков трав не осталось и следа. И даже банки с клюквенным вареньем, которое так любила старая ведьма, наверняка лопнули.
Марена смотрела на огонь. Перед глазами ее, как настоящая, маячила алая лужица, и липкие капли падали на дощатый пол. Рядом кто-то ликующе крикнул и несколько голосов подхватили. Встряхнув головой, девушка спросила:
— А где ведьма?
— Погорела, — мужик с догорающим факелом в руке махнул рукой.
— Точно? — схватила его за рукав Марена.
Он досадливо дернул плечом.
— Говорю ж.
Померла. А она даже имени ее не спросила. Ведьма — и ведьма. А теперь не узнать.
Как-то вечером Зои не было дома, а мы с Яей занимались своими делами: она разбирала сушеные травы, а я читала про заклинания и привороты.
— Ты так делала когда-нибудь? — я показала Яе страницу из рукописи XV века.
— Привороты на мужчин? А зачем? — удивилась ведьмочка. — На них посмотреть достаточно.
Она рассмеялась. Да, пожалуй, ей достаточно посмотреть.
Внезапно Яя спросила:
— Кстати, что за парень провожал тебя до подъезда? На витязя похож. Или на Перуна.
Я вспомнила сон о парне, который проходил инициацию в лесу, и пожала плечами.
— Ничего особенного, друг из прошлой жизни.
— А целовалась ты с ним тоже по-дружески?
Я слегка вспотела.
— Просто секс, не думай лишнего.
— Это можно, — со знанием дела кивнула Яя. — Но будь осторожна, я тебя умоляю.
— Ладно. Только Зое не говори.
Яя обещала.
Эта ацтекская богиня олицетворяла всё самое пошлое и развратное, питалась людскими грехами и считалась настоящей чародейкой. Особенно боялись ее способности не только соблазнять, но и разоблачать неверных супругов. Если мужчина не терял голову сразу, едва увидев ее, богиня пускала в ход свои чары. Мало кто мог ей противостоять, и мужчина, ослепленный страстью, бросался к ней, даже в присутствии жены.
Нейл Тейман. «Сравнительная теология», 1964.
Пан смотрел на бокал коньяка, освещенный свечным огоньком. Четыре часа дня, и в баре тихо — люди сидят по скучным офисам, а нечисть, много лет опекавшая это место, занимается своими делами. До вечера далеко, но здесь всегда полумрак. Пан больше любил солнце, и сейчас оно светилось в бокале. Внезапно на соседний стул опустилась девушка и потребовала у бармена шампанского.
Вот это было не солнце, а, скорее, луна. И ночь, и все, что ассоциируется с ночными развлечениями. Очень белое лицо, черные волосы, кровавая помада и не менее кровавые ногти. Впрочем, это ей шло. Пан залюбовался телом, затянутом в черную кожу. А девушка залпом выпила шампанское и медленно облизнула губы. Пан поднял бровь.
— У вас, наверное, не так пьют? — спросила девушка.
— У нас?
— Ну, в Москве. Я, знаете, недавно приехала.
— И как вам тут? — заинтересовался Пан.
— Кое-что нравится. Вот вы, например, — девушка улыбнулась и наклонилась вперед.
Пан немедленно посмотрел в разрез кожаного комбинезона. Если она наклонится еще немного, молния определенно разойдется.
— Ах, как жарко, — девушка, будто прочитав его мысли, немного сдвинула бегунок молнии.
— А как нас зовут? — мягко спросил Пан.
— Ишкуина, — мурлыкнула девица и, наклонившись еще ниже, положила руку ему на колено. — Я про вас так много слышала… Давайте выпьем, что ли?
Пан махнул бармену.
— Что с тобой? — тревожно спросила Марена.
Мать не вставала второй день.
— Захворала я, — еле слышно ответила мать.
— Так надо же что-то делать?
— Ромашку завари, да и все.
— Ты и вчера так говорила.
— Ну вот и завари.
— Знахаря надо.
— Ой, да какой знахарь! Сама знаешь, нет его у нас.
«И старая ведьма померла, некого спросить», — подумала Марена, заваривая ромашку. Вот если б она сама согласилась стать ведьмой, может, и помогла бы матери. Налив отвар в кружку, она вернулась к постели. Мать лежала неподвижно.
— Ты спишь? — тихо спросила Марена.
Мать ничего не ответила. Мара тронула ее за плечо, со свистом втянула воздух и, выронив кружку, принялась трясти.
— Нет!
Марена сползла на пол у кровати, не обращая внимания, что сидит в луже. Все. Никого не осталось.
Соседки, будто притянутые запахом скорби, вереницей потянулись в дом. Не обращая внимания на Марену, они, тихо напевая заупокойную песню, обмыли мать и завернули в белую ткань.