Вчера ночью добрый час я старался поймать станцию, которая кодом и по радиотелефону круглосуточно передавала из Вашингтона точное восточное стандартное время, но добиться этого мне не удалось, так как каждую минуту я был вынужден выскакивать из каюты на палубу, чтобы управлять плотом. Сегодня я снова попытаюсь поймать эту станцию. Мне говорили, что самое подходящее для этого время — рассветный час. Клуб радиолюбителей Лимы оказал мне значительную помощь целым рядом разъяснений. Если мне не удастся поймать сигналы времени, чтобы проверить свои далеко не точные часы, придется прокладывать курс, сообразуясь только с широтой, определяя ее путем астрономических наблюдений в полдень, когда солнце в зените и часы не нужны. Именно так мореплаватели вели свои парусные суда, когда еще не было надежных приборов для определения времени. На плоту создавались прямо-таки первобытные условия.
У меня не было ни малейшей склонности к механике. Со времени отплытия из Кальяо я обнаружил множество всевозможных неисправностей, и всякий раз выяснялось, что это моя вина. Но я знал себя: мне не раз случалось стартовать не с той ноги и все же успешно приходить к финишу.
Днем и ночью «Семь сестричек» уверенно продвигались вперед, раскачиваясь во все стороны, погружаясь в пенистые волны, испытывая натиск ветров, и над нами непрестанно менялось лицо дня: гонимые ветрами, проносились облака, солнце то ярко светило, то пряталось за тучи; океан становился ярко-синим или принимал сероватые тона; он то ослепительно сверкал, то расстилался тусклой пеленой. Все время дул довольно сильный устойчивый и прохладный ветер.
«Семь сестричек» просто были созданы для борьбы с океаном. Они неустанно трудились, совершая движения, которые невозможно было предугадать. Они вполне могли бы мне сказать: «Мы будем держаться на поверхности, но ты сам крепко держись, если хочешь благополучно закончить путешествие. Смотри не разгуливай по палубе, не ухватившись руками за какой-нибудь надежный предмет». Иногда мне стоило немалых усилий поднести чашку к губам — она так и норовила ударить меня по носу, по ушам и промыть мне глаза горячей жидкостью.
Как коварно иной раз подкрадывались волны! С морем трудно заключить перемирие. Волна может захлестнуть вас на последней миле и покатиться дальше. Некоторые волны подкрадывались совсем как тени. Они издавали короткий стон, и внезапно над плотом разверзалась белая пасть. Но бальзовые деревья Эквадора смело неслись по морю, как будто уже давно изучили его на расстоянии, еще в те годы, когда росли в темных, дремучих, безлюдных лесах, порою поглядывая через головы своих соседей в сторону далекого Тихого океана и, быть может, мечтая о часе, когда, стройные и легкие, они искупаются в его водах и понесут на себе величавый белоснежный парус.
«Семь сестричек», почему я вас так назвал?
Знаете ли вы, что в небесах у вас есть тезка, в неизмеримой вышине, досягаемой для взора смертных, — Плеяды, обычно называемые «Семь дочерей», известные всем морякам? Так назвали их греки в честь семи дочерей Атласа. Эти звезды, должно быть, ждали, пока там, далеко внизу, на Земле, человек, озаренный их дивными лучами, что-нибудь создаст и назовет свое творение их именем.
«Семь сестричек», вы находитесь под защитой своих небесных сестер!
Тысячи плотов плавали по морям и океанам до вас, но вы не уступите самым лучшим из них. Я не раз видел, как вы ускользали от волн, готовых уже вас поглотить. Мы плывем навстречу ураганам, в те широты, где они зарождаются, и отлично знаем, что ждет нас впереди. И, если ураганы обрушатся на вас, вы одержите победу, хотя, вероятно, потеряете паруса, оснастку и каюту. Возможно, выживет и Микки. Быть может, и я уцелею, привязав себя к бревнам, и выйду живым из борьбы.
Перед отплытием я пытался застраховать свою жизнь в Лондонском страховом обществе Ллойд, но там отказались это сделать. Все думали, что я отправлюсь к праотцам. Корреспонденты крупного американского агентства печати сфотографировали меня в момент отплытия. Зачем? Чтобы иметь обо мне материал на случай, если я не вернусь, сказали они моей жене.