Глава IX. Песнь утренней зари
Близился восход солнца, и море посветлело. Небо было покрыто облаками, словно нарисованными пастелью. Мироздание пело песнь утренней зари.
"Семь сестричек" мчались вперед, рассекая пену, плавно скользя по ликующим волнам. Мои белоснежные паруса неслись наперегонки с облаками навстречу рождающемуся дню.
Тысячи песен звучали в сияющем просторе. Мною овладел восторг. Я словно вдохнул в себя новую жизнь.
Каждое утро у меня вырастали крылья, хотя всю долгую ночь мне почти не удавалось уснуть и я боролся с парусами, только силою воли преодолевая усталость. Каждое утро душа моя парила, упиваясь красотой нарождающегося дня, и силы мои возрастали до беспредельности.
Похоже, что сегодня мне удастся провести астрономические наблюдения, небо почти прояснилось. Казалось, я наконец выбрался из серого прибрежного облачного покрывала. Целых две недели я плыл, прокладывая курс только по навигационному счислению. Единственно, что тревожило меня, — это Галапагосские острова. Я еще не обогнул их и не мог спокойно плыть, так как знал, что в зимнее время течение Гумбольдта поворачивает к северу.
Вчера, 2 июля, согласно навигационным счислениям, мое положение было: 7°30' южной широты и 83°25' западной долготы; я находился в четырехстах пятидесяти милях от Кальяо, на расстоянии не менее пятисот миль от Галапагосских островов.
Я занялся ремонтом керосинки и закреплением размещенных в каноэ вещей. Затем я сменил на верхушке мачты неисправный блок. Мне пришлось позабыть об окружающей меня красоте, но стоило мне оторвать глаза от дела, которым был занят, как я снова с ней встречался.
Каждый день приносил мне новые заботы, ведь до сих пор я еще не изучил как следует свой плот и еще не все привел на нем в полную исправность. К сожалению, все я делал лишь урывками, то и дело поглядывая на компас и парус. Иногда я даже переносил компас к месту своей работы, чтобы не мчаться каждую минуту сломя голову на корму проверять курс. Мне приходилось частенько прерывать свои немудреные дела и бежать к рулевому колесу, так как плот сбивался с курса. И нередко работа, которая в нормальных условиях потребовала бы нескольких минут, растягивалась на целые часы. Мне пришлось развить в себе ангельское терпение.
Вчера добрую половину утра я провозился с керосинками, исчиркал несколько коробков спичек, но так и не смог их разжечь. Возможно, что в них был налит недоброкачественный керосин или же они были испорчены. С этими керосинками я мучился с самого начала путешествия. Если я так и не сумею пустить их в ход, мне предстоит питаться сырой рыбой. Конечно, Микки будет не прочь полакомиться сырой рыбой. Микки было шесть — восемь месяцев от роду. Она отлично приспособилась к жизни на плоту, иногда даже проявляла ко мне нежность, и, в общем, из нее получился хороший моряк. Иной раз Микки влетало от меня за то, что она слишком близко подходила к краю плота. Когда она на продолжительное время исчезала из поля зрения, я принимался разыскивать ее и обычно находил под палубой, где она карабкалась по нижним бревнам, принюхиваясь и вся дрожа от странного возбуждения. Она рассматривала новый мир, вдыхая опьяняющие запахи, — мир крохотных крабов, морских уточек [46] и другой живности, а также мир фантастических водорослей, тянувшихся за плотом в светящейся и прозрачной, как стекло, голубой воде океана. Однако Микки не всегда пользовалась свободой. Из-за попугая Икки я обычно держал кошку на привязи, так как она начала охотиться за ним, как только попала на плот...
Примерно за две недели до отплытия из Кальяо одна из газет в Лиме напечатала заметку, сообщая, что я хочу взять с собой в плавание попугая и кошку. Перуанцы горячо откликнулись на эту заметку. Со всех концов страны стали предлагать мне своих любимцев. Но, к сожалению, мне негде было держать животных, так как я жил в гостинице. В один прекрасный день Компания минеральных вод прислала мне на плот попугая, и я вынужден был его принять. До своего отплытия я устроил этого попугая на крейсере, стоявшем рядом с моим плотом. Теперь нужно было раздобыть кошку.
Попугая можно было поместить в клетку, но с кошкой дело обстояло гораздо сложнее. Нельзя было надеяться на то, что кто-нибудь будет держать ее у себя, а потом доставит на плот перед самым отплытием, вдобавок день отплытия еще не был назначен; поэтому мне пришлось раздобывать кошку накануне отправки в путешествие.
Я присматривался к кошкам весьма хищного вида, бродившим вокруг морской базы, намереваясь в последний день поймать одну из них, подобно тому как в добрые старые времена заманивали на парусные суда матросов. С этой целью я стал прикармливать двух кошек, надеясь подружиться с ними, чтобы они в нужный момент подпустили меня к себе и я бы мог схватить одну из них. Перуанские кошки далеко не такие ручные, как наши. Но как у нас в Штатах за день до начала сезона охоты все олени внезапно исчезают, так и все кошки морской базы в Кальяо как будто поняли, что им не следует попадаться мне на глаза перед моим отплытием.
Я разговаривал на эту тему с группой офицеров, и один из них, командир подводной лодки, предложил мне пойти с ним в офицерский клуб. Когда мы вошли, он дал какое-то приказание матросу. Тот вышел из комнаты и вскоре вернулся, притащив совсем молоденькую черную кошку. Она повисла на руке у матроса, словно черная тряпка, только что пропущенная сквозь машину для выжимания белья. Я никогда в жизни не видел такого неприветливого животного, столь равнодушного к моим ласкам. "Убирайтесь прочь от меня, убирайтесь прочь!" — казалось, говорила мне она. Уверяют, будто кошки обладают ясновидением. Микки, очевидно, заранее знала, что ждет ее впереди, и это ее совсем не привлекало.
— Нравится вам эта кошка, мистер Виллис? — спросил офицер.
— Да, нравится. Правда, она весьма необщительна, но я надеюсь со временем ее приручить.
— Берите ее. Завтра, как раз перед отплытием, матрос принесет ее к вам на плот.
На следующий день Микки против своей воли отправилась на "Семи сестричках" в плавание к островам Самоа. Конечно, на плоту у нее имелся товарищ по путешествию, попугай Икки, но эти два существа никогда не будут ладить между собой. Они родились врагами.
Порой мне казалось, что Икки воспитывался в школе для девочек: он постоянно смеялся, распевал, болтал, хихикал, заливался истерическим хохотом или мелодичным смехом. Создавалось впечатление, будто где-то совсем близко шумел целый класс. Когда попугай бывал в ударе, он проявлял незаурядное мастерство. Он сам себя забавлял и не нуждался ни в каком обществе. Икки был невелик, проворен и очень красив в своем зеленом пиджаке с красной полоской над хвостом и голубыми перьями в крылышках. Я кормил его кукурузными початками и имел в запасе для него консервированную кукурузу и рис в таком количестве, что этой еды хватило бы ему на целый год...
В океане было довольно сильное волнение, но плот легко справлялся с ним. Солнце уже заходило. Микки спала, а Икки коротал время, сидя спиной к ветру и непрерывно болтая; его клетка стояла на ящике от мотора у передней стенки каюты. Наступило время передачи. У меня не было батарей для приемника, и я применял генератор, приводимый в действие небольшим моторчиком.
Перуанское правительство дало мне позывные "7HTAS", сокращено "Siete Hermanitas", по-испански "Семь сестричек". Мой передатчик "Маркони Сальвита III" работал от рукоятки и настраивался на две волны: средняя 500 килоциклов и короткая 8364 килоцикла; это были международные длины волн для передачи сообщений о кораблекрушении и сигналов бедствия. Перуанский военно-морской флот потребовал, чтобы я сообщал по радио о своем положении в одиннадцать и восемнадцать часов по восточному стандартному времени, когда морская радиостанция в Кальяо будет принимать мои сообщения. Затем они должны были передавать полученные от меня сведения военно-морскому ведомству США в Вашингтоне, откуда их доставляли бы моей жене. Соответствующая служба военно-морского флота Перу обещала слушать меня в эфире пятнадцать минут каждые четыре часа в течение суток.
Морские уточки — морские ракообразные животные.