— Таня, а как у вас в городе жизнь? — спросила Саша.
— Плохо. Воду отключили, с реки в ведрах таскаем. У нас хорошо только бандитам и туристам. Коммунисты у власти. Они еще хуже евреев.
Роман даже малость отрезвел.
— А что вам, Танечка, евреи сделали? Нормальные ребята, только вида не показывают, — усмехнулся он.
— А Израиль — обалдеть, — вмешался Синяк. — Мы с Жирным в том году были у сына его...
— Так вы еврей? — растерялась Таня.
— Да что вы, Танечка, — вступился за друга Синяк. — Это он просто оброс, у него куделя в пейсы заворачиваются, если его обрить налысо, — он на татарина похож пожилого.
— А вы в Мертвом море купались? — заинтересовалась Таня, забыв про евреев. — Там грязь полезная на дне.
— Там нырять бестолку за грязью, — сообщил Синяк. — Живая соль, и нет никого, ни рыбы, ни растений...
— Ни эллина, ни иудея, — заплетающимся языком добавил Роман.
— А евреев, Танечка, я тоже не жалую, кстати, — завел Синяк любимую свою застольную тему. Без малого сорок лет подначивал он Романа по национальному вопросу. — Чего хорошего они сделали? На скрипках играть?.. Так это и у нас в саду Баумана слепые пилили, причем бесплатно. Приходи — слушай.
— Ну, чего ты несешь, морда твоя тюремная? — с любовью произнес Роман, пересаживаясь поближе к Тане. — Тань, он в тюрьме провел детство, отрочество и юность...
— Согласен, — подтвердил Синяк, благодушный оттого, что разговор нормализовался. — Было дело. Семь лет в неволе. А Жирный меня подогревал. Пришлет открытку: “Тебе скоро двадцать пять лет. Ты должен стать умным”. Я открыточку раздеру — там четвертак. Хотя Жирный сам бедный был — ходил в тещиных трусах на босу ногу. — И пихнул Романа. — Болтай дальше, Жирный, гони пургу, развлекай дам.
— Тебя кто от сифилиса лечил? — задушевно поинтересовался Роман, и сам ответил: — Наш добрый доктор Вассерман.
Саша слегка подалась в сторону от Синяка. Сифилис был чем-то новеньким в их репертуаре. Синяк заржал.
— Да врет он всё, не журись, — он притянул Сашу на место.
Саша тем не менее вырвалась, пепел, отросший на сигарете, накренился, готовый рухнуть на скатерть. Синяк пододвинул к ней пепельницу:
— Сбрызни.
— ...а подохнешь, — благодушествовал Рома, наливая себе писки, — под чью музыку тебя понесут? Под нашу, под Мендельсона...
— Гляди, Жирный, напьешься, секс с Таней не найдешь. Кстати, упреждаю, если я раньше тебя кони брошу, меня только в бледном гробу хоронить, а то засунете в красный... коммунячий.
А Саша тем временем лениво — просто чтобы не отстать от разговора, — доила память. Вроде Мендельсон не погребальное?.. Вроде он свадебное писал?.. Что у нее самой-то на свадьбах звучало? На первой свадьбе, во Владимире, магнитофон сломался, только отцова гармонь осталась. Кричали “горько”. Абд эль Джафар не целовался — им не положено — прикрывал лицо белой арафаткой.
А с Биллом?.. В Кувейте? Какая там свадьба? Там шампанского днем с огнем не сыскать...
На Синяке запищал пейджер.
“На права ты сдал. Гуд найт. Иван” — прочитал вслух Синяк и поднял свой персональный стопарь с гравировкой “Вовка Синяк”, застолбленный еще со школы. — Всё! Еду в Германию. Кто со мной?! Александра?!
Саша решительно встала, раздраженная, что не разобралась с Мендельсоном.
— Александра едет домой, — и улыбнулась Тане. — Приятных сновидений.
7
Можайский творог скрипел на зубах, как свежевымытые волосы. Роман высыпал его в миску для приблудных кошек, оставленных на зиму летними садоводами. Вернулся в дом, заправил пишущую машинку и затарахтел... Но выходило блекло. Посмотрел в холодильнике, где привык держать ленты про запас. Нету. В Москве есть, а здесь хрен ночевал. Видит Бог, хотел писать гневное обличение Сикина, заклеймить, пригвоздить, забить. Даже название придумал — цитату из Окуджавы: “Чтоб не пропасть поодиночке...”. Начало такое:
“Чтоб не пропасть поодиночке, необходимо поставить перед Международным Исполкомом КСП вопрос, могут ли в руководстве Российского Клуба Свободных Писателей находиться вчерашние стукачи?..” Стоп! Блеклая лента, блеклый текст... Одно к одному — в общем, ногти на ногах закорючиваются — верный признак пошлятины. Читать эту мякину никто не станет. Какое уж тут обличение?..
Роман взглянул в окно. Соседка, Анна Васильевна, потомственная дворничиха, в спортивном костюме, в бигудях под косынкой, похожая на старого маленького спортсмена, облокотясь на прожилину забора, недовольно наблюдала за двумя тощими странно одетыми мужиками, вяло ковырявшими запущенный огород Романа.