— На вкус — кошачья отрыжка, — сказал Томми, показав на Чета. Ранки от клыков Томми уже затянулись у него на шее. — Так и надо?
Джоди пожала плечами.
— А какова на вкус кошачья отрыжка?
— Как запеканка из тунца, которую на неделю оставили на солнышке. — Будучи родом со Среднего Запада, Томми полагал, что весь мир должен знать вкус тунцовой запеканки. Джоди же, родившись и взрастясь в Кармеле, штат Калифорния, знала, что это блюдо едят вымершие народы, которых показывает «Ник по ночам».[2]
— Мне кажется, я тогда пас, — сказала Джоди. Она была голодна, но не до кошачьей отрыжки. Джоди не очень понимала, как ей самой быть с кормежкой. Уже не получится питаться одним Томми, и каковы бы ни были тяга и ощущение того, что она оказывает природе услугу, выбирая только слабых и больных, хищно охотиться на людей ей не нравилось — по крайней мере, на чужих. Ей необходимо подумать, прикинуть, какова у них с Томми будет новая жизнь. После того, как Томми с друзьями вывели из строя старого вампира, все происходило слишком уж быстро. Она сказала: — Сегодня надо вернуть Чета хозяину, если успеем. Права же ты терять не хочешь, а нам может пригодиться законное удостоверение личности. Чтобы снять новую квартиру.
— Новую?
— Мы должны переехать, Томми. Я сказала инспекторам Ривере и Кавуто, что уеду из города. Не думаешь, что они могут проверить? — Два следователя из убойного отдела по цепочке мертвых тел вышли на старого вампира и обнаружили деликатное состояние Джоди. Она дала им слово, что если их всех отпустят, она уедет из города и заберет старого вампира с собой.
— А, ну да, — сказал Томми. — Это значит, что и в «Безопасный способ» я на работу не вернусь?
Он же не дурак — она знала, что он не он, отчего ж тогда он так тормозит и не замечает очевидного?
— Нет, мне кажется, это было бы неразумно, — сказала Джоди. — Коль скоро ты намертво отключаешься с первым лучом солнца, точно как и я.
— Да, это унизительно, — сказал Томми.
— Особенно когда этот первый луч попадет на тебя и всего испепелит.
— М-да, у фирмы против такого должна быть особая политика.
Джоди завопила от бессилия.
— Хсспади, да я шучу, — сказал Томми и поморщился.
Джоди вздохнула, осознав, что он ее разыгрывает.
— Одевайся, кошачья отрыжка, надо пользоваться темнотой, пока есть. Нам нужна помощь.
А в большой комнате вампир Илия бен Шапир пытался сообразить, что именно творится вокруг. Он знал, что его куда-то заперли — запечатали в некоем сосуде, и это некое совершенно несдвигаемо. Он даже обратился в туман — что несколько облегчило тревожность, ибо такой форме соответствовало эфирное состояние рассудка и для нее требовалась отдельная сосредоточенность, не позволявшая просто обалдело расплываться куда угодно. Но бронзовая скорлупа была герметична. Вампир слышал, как они разговаривают, но реплики мало что ему сообщили, помимо того, что птенчик его предала. Он сам себе улыбнулся. Что за глупый человеческий порок — позволять надежде восторжествовать над разумом. Следовало это понимать.
Голод охватит его лишь через много дней, но даже с ним, не двигаясь, он может выдержать без крови сколько угодно. В этой скорлупе он мог бы протянуть еще очень и очень долго, понял вампир, — пострадает лишь его рассудок. И он решил остаться в туманной форме — парить себе, как во сне, по ночам, а днем он все равно спит мертвым сном. Так он будет выжидать; когда же настанет срок — а срок этот настанет (чему-чему, а терпению жизнь в восемь сотен лет его научила), — он сделает свой ход.
5
Император Сан-Франциско
Два часа ночи. Обычно Император Сан-Франциско давно бы делал баиньки за мусорным контейнером, а королевская гвардия жалась бы к нему для тепла, и он бы храпел, как бульдозер с насморком. Но сегодня его подвела щедрость раба «старбаксовой» пены с Юнион-сквер — тот внес щедрую лепту в дело королевского комфорта: одарил Его Величество ведерком «мокаччино с праздничными специями», — и посему Император и два его спутника мотались неупокоенные в сей небожеский час по практически пустынной Маркет-стрит и дожидались завтрака.
— Это как крэк с корицей, — рек Император. Больше всего он напоминал не человека, а ходячий отопительный котел, шаркающий локомотив из плоти и крови в шерстяном пальто. Лицо его напряженно пылало в обрамлении серой бури волос и бороды — такие можно отыскать лишь у богов и безумцев.
Фуфел, меньший королевский гвардеец — бостонский терьер, — фыркнул и мотнул головой. Густой кофейный бульон и он отведал — и теперь готов был надрать задницу любому грызуну или сэндвичу с пастрами, что перейдут ему дорогу. Лазарь же — обычно более спокойный боец, золотистый ретривер, — скакал и подпрыгивал под боком у Императора, словно означенный бок вот-вот прольется дождем из уток. Кошмар этот у ретриверов никогда не проходит.
— Умерьте пыл, господа, — отчитал их Император. — Воспользуемся ж сей злосчастной нашей бдительностью и хорошенько исследуем град менее неистовый, нежели он представляется взорам нашим днем, — и поймем, где может пригодиться наша служба. — Император полагал, что первым долгом любого вождя должно быть служение слабейшим его подданным, и посему тщательно следил за городом вокруг: не завалился бы кто в какую-нибудь трещину и не потерялся бы там. Он явно был псих. — Спокойствие, добрые мои гвардейцы.
Но спокойствие никак не наступало. В воздухе висел густой кошачий аромат, а гвардия явно перебрала с явой. Лазарь разок гавкнул и ринулся вперед по тротуару, за ним по пятам — его пучеглазый собрат по оружию, и эта пара обрушилась на темную фигуру, что лежала, съежившись вокруг картонной таблички в скверике у Бэттери-стрит — прямо под массивной бронзовой статуей, изображавшей четверых мускулистых мужчин, работающих на штамповочном прессе. Императору всегда казалось, что это четыре парня домогаются скрепкосшивателя.
Фуфел и Лазарь обнюхали человека под памятником — они были убеждены, что где-то в своих лохмотьях он прячет кота. Когда один холодный нос наткнулся на руку, Император увидел, что бродяга шевельнулся, и вздохнул с облегчением. Присмотревшись, он признал в человеке Уильяма с Огромным Котом. Знакомство их было только шапочным — из-за расовой напряженности между собачьими и кошачьими их спутниками в настоящую дружбу оно так и не переросло.
Император встал на колени на картонку бродяги и потряс его за плечо.
— Уильям, просыпайся. — Тот застонал, из кармана его пальто выскользнула пустая бутылка «Джонни Уокера — Черной этикетки». — Упился вусмерть, должно быть, — произнес Император, — но, по счастью, жив.
Фуфел хныкнул. Где же кот?
Император подпер Уильяма о бетонный постамент памятника. Уильям замычал.
— Его нету. Нету. Нету. Нету.
Император подобрал бутылку из-под скотча и понюхал горлышко. Да, скотч в ней был совсем недавно.
— Уильям, она была полная?
Тот схватил с тротуара свой картонный знак и прислонил к своим коленям.
— Нету, — произнес он. На табличке было написано: «Я БЕДЕН, А КТО-ТО СПЕР МОЕГО ОГРОМНОГО КОТА».
— Мои глубочайшие соболезнования, — сказал Император. Он собирался уточнить у Уильяма, как ему удалось добыть квинту скотча высшего качества, но тут услышал долгий кошачий вой — он эхом разнесся по улице. Император поднял голову — к ним приближался огромный бритый кот в красном свитере. Фуфела и Лазаря вовремя удалось поймать за шкирки, и они на кота не кинулись. Император оттащил их от Уильяма. Огромный кот запрыгнул хозяину на колени, и пара слилась в пьяных объятьях по полной программе — с большим количеством мурчания, детского лепета и слюней. Хватило, чтобы Императора от такого зрелища слегка замутило.