— Чего гадаешь? — просыпается Чураков. — Конечно, будет не так. Придем — увидим.
— Ну и бугай ты, Иван. У тебя что, нервов нет?
— Почему нет? Просто раньше времени нечего слякоть разводить. Давайте спать.
Но не спится… А вскоре команда на обед разводит их по своим взводам. Гремит котелками батальон, тянутся все к кухням, от которых пар валом и запах пшенки.
По пути на кухню Коншин видит своего взводного.
Сидит тот прямо на снегу, прислонившись к стволу. Рот приоткрыт и как-то обиженно по-детски опущен вниз. Алексей останавливается около него, и что-то жалостное входит в сердце, как свое ощущает он и одиночество, и неприкаянность лейтенанта, а тот вдруг всхлипывает во сне, и слеза медленно ползет по щеке.
— Лейтенант! — тянет его Коншин за рукав шинели. — Проснитесь. Обед. — Четин открывает глаза, вначале непонимающе глядит на сержанта, потом слабо улыбается. — Давайте котелок, лейтенант, принесу обед.
— Да я сам.
— Сидите, сидите. Я схожу. Вместе и поедим. Хорошо?
— Хорошо, — вроде удивляется Четин. Не балован он вниманием своего помкомвзвода.
Пшенка хоть и жидковата, но горяча, и они молча хлебают ее, закусывая сыроватым полузамерзшим хлебом.
— Я немного виноват перед вами, лейтенант, — начинает Коншин, но тот машет рукой.
— Ладно, сержант, — вытаскивает легкий табак и предлагает Алексею. — Ты лучше скажи, — вдруг переходит он на «ты», — что делать, если и в бою этот Диков откажется выполнять приказ?
— По уставу, лейтенант, командир может и должен даже силой заставить исполнить приказ. Вплоть до применения оружия.
— Это я знаю, — лейтенант закашливается. Курить он начал только на марше. — Но если и под угрозой оружия… не выполнит, что тогда? Ты сможешь застрелить человека?
— Не знаю…
— А я знаю — не смогу. И что делать?
— Ничего, лейтенант, не беспокойтесь. Я заставлю этого типа делать что положено.
Цигарка у Четина развертывается, табак просыпается.
— Как настроение у взвода?
— «Бывалые» скисли, а кто впервые — те ничего, — отвечает Коншин.
Они долго молчат, потом Четин морщит лоб и, словно отрезая себе пути назад и скрывая волнение, говорит:
— Ты слыхал, что говорил комбат? Но я… я пойду впереди взвода… Ты понял?
— Зачем это?
— Так надо. А ты будешь подтягивать людей сзади. Договорились?
Четин опять неумело начинает свертывать самокрутку, руки у него немного дрожат… Коншин зажигает спичку. Лейтенант затягивается и опять раскашливается. Видит Коншин — нелегко далось Четину такое решение. И сказал-то о нем лишь потому, что боится — вдруг не сможет этого сделать.
— Я прикажу сейчас устроить вам шалашик, — Коншин встает.
— Не стоит…
— Ну, хоть лапнику нарубят… Простудитесь так.
— Ерунда… — чуть улыбается лейтенант.
Идя к взводу, Коншин наталкивается на Илью — взволнованного, даже вроде ошарашенного.
— Т-ы зна-ешь, ка-кое д-д-де-ло? Меня взяли в р-р-р-азведку… Понимаешь, в р-разведку!
— В бригадную?
— Нет, в батальонную.
— Ты ж говорил — переводчиком?
— Буду и переводчиком. «Языков» допрашивать. Это з-з-здорово, Алеша. Интересно, чем сейчас немцы дышат? Это же потрясающий материал.
— «Языка»-то надо сперва добыть, — отрезвляет Илью Коншин.
— Ко-не-чно…
— Ты доволен, что ли?
— Я ж с вами буду, в одном батальоне. Знаешь, как мне неудобно было, что вы там, а я в штабе.
— Ты ж ни черта не умеешь, Илья. Ни стрелять, ни окапываться, ни ползать даже как следует. Какой ты разведчик?
— Нау-чусь, Леша, нау-чусь, — он набивает трубку.
А Коншин вспоминает, как подбиралась бригадная разведка, и улыбается.
— Ты чего? — спрашивает Илья.
— Помнишь, как бригадную разведку набирали? Какие ребята требовались?
— Помню… Я, конечно, в этом смысле, может, и не гожусь, но у меня есть другое… И язык я знаю…
— Что же другое?
— Интеллект.
— Думаешь, пригодится?
— Надеюсь. — После небольшой паузы Лапшин тихо спрашивает: — Леша, что ты чувствуешь?
— А ни черта не чувствую! Хочу жрать, спать и хочу тепла.
— Только-то? Не верю.
— Знаешь, по-моему, все эти описания ночи перед боем, когда герой перебирает свою прошлую жизнь, вспоминает родных, любимую, — мура! Не так это! Ни о чем сейчас не думаю. Выспаться бы… — Коншин широко зевает, может, несколько подчеркнуто.
— Ты-ты-т-ы неискренен, Алексей. Ну, ладно… Желаю…