Пытливый ум и простодушие, жизнестойкость и деятельная доброта, скромность и чувство собственного достоинства — все это соединилось, сплавилось в цельном характере Сашки. Тонкий и проникновенный психологический анализ, свойственный В. Кондратьеву, вскрывает, что и первое движение души у героя, и привычные мысли, и обдуманные поступки всегда направлены в одну сторону: сначала о других, потом о себе. Заметив, что у ротного никудышные валенки, Сашка решает добыть для него целые — снять с убитого немца, лежащего на нейтральной полосе. Затея опасная, он это отлично понимает: «Для себя ни за что бы не полез, пропади пропадом эти валенки! Но ротного жалко. Его пимы насквозь водой пропитались…» Ранило Сашку; ему бы сразу в тыл, в медсанбат, но он возвращается к себе в роту (дважды пересекая открытое, хорошо пристрелянное немцами место, где проще простого получить еще одну, уже роковую пулю): хочет оставить ребятам свой ППШ, у них негусто с автоматами, и попрощаться со всеми — неловко ему, он хоть и раненый, но живым отсюда выбирается, а кто знает, что их ждет… «Психанул» его спутник лейтенант в госпитале, запустив тарелкой в майора, по-хамски разговаривавшего с ранеными, — Сашка вину на себя принял, рассудив, что офицеру эта выходка так просто с рук не сойдет, может и под трибунал «загреметь», а его, рядового, скорее всего не накажут строго… И таков герой повести всюду и во всем — в большом и малом, во взаимоотношениях со случайными спутниками и девушкой, в которую влюблен, на передовой в минуты опасности и в деревне, где остались одни бабы.
Говоря о значении Пушкина, Достоевский обращал внимание на то, что он «первый из писателей русских» создал «целый ряд положительно прекрасных русских типов, найдя их в народе русском», и они не выдумка, не плод фантазии писателя, «главная красота этих типов в их правде, правде бесспорной и осязательной, так что отрицать их уже нельзя, они стоят, как изваянные». Надеюсь, что я не ставлю В. Кондратьева и себя в неловкое положение, воспользовавшись формулой Достоевского (речь идет, конечно, не о масштабе — такого рода сближения невозможны, — а о направленности дарования), — я хочу подчеркнуть, что автор «Сашки» не выдумал в соответствии с идеальными представлениями и литературными канонами, а нашел, отыскал в народе, сражавшемся в Великую Отечественную войну, современный положительно прекрасный тип и правдиво изобразил его.
Повесть «Сашка» была сразу же замечена и оценена по достоинству. Многие военные писатели (кроме уже упоминавшегося в этой связи К. Симонова, В. Быков, Г. Бакланов, В. Астафьев, А. Адамович, Е. Воробьев, Д. Самойлов), критики, читатели, проявив на сей раз редкое единодушие, определили ей место в ряду самых больших удач нашей военной литературы. С необычайной быстротой появились экранизации, инсценировки — кино и театр норовят сразу же прибрать к рукам хорошую прозу. Повесть эта, составившая имя Вячеславу Кондратьеву, несомненно, пока лучшее из того, что он написал. Но она не стоит особняком, ее первенство и превосходство не затмевают достоинств других вещей, среди которых есть и более сильные, и послабее. Одни, как «Селижаровский тракт», можно поставить вслед за «Сашкой» (жаль только, что в финале повести автор снимает драматическое напряжение, успокаивая читателя благополучной сценой явно литературного происхождения), другие, как «Привет с фронта» (в этом рассказе автор, на мой взгляд, не выдержал искушения мелодрамой) или «Встречи на Сретенке» (характер героя этой вещи во многом был исчерпан в «Отпуске по ранению»), находятся на большем отдалении от «правофланговой» повести. И теперь о Вячеславе Кондратьеве следует говорить уже не как об авторе одной очень талантливой повести, а как о писателе, создавшем свой художественный мир.
Следует обратить внимание на то, что вещи В. Кондратьева как бы прорастают друг в друга. Каждая из них вполне самостоятельна, но между ними существуют и внутренние, скрытые и вполне очевидные сюжетные связи: один и тот же бой возникает в них то как происходящее на наших глазах, то в воспоминаниях разных персонажей, некоторые герои переходят из одного произведения в другое, а те, что на передовой не встречались, не знали тогда друг друга, оказывается, служили под началом одного и того же старшего командира, после ранения попадали в один и тот же санвзвод или санроту, один и тот же подбитый танк служил им на поле боя ориентиром. Все вещи В. Кондратьева объединяет общий замысел, в сущности они части обширной и цельной художественной структуры, и чем раньше и отчетливее читатель это ощутит, тем больше ему откроется в кондратьевской прозе.