Ну, вроде все… Я вздыхаю и обтираю рукой лоб — жарко. Вынимаю кисет и даю пулеметчику:
— Заверни. Мне и себе.
— Здорово мы их! — Почерневшее, в подтеках грязи лицо пулеметчика расплывается в улыбке. — Жаль, кто-то стрельнул, испортил все дело, а то бы мы побили поболее. — Он прислюнивает цигарку и дает мне, я с наслаждением затягиваюсь, но тут, видимо, тот же немец появляется из-за поворота и в несколько прыжков достигает лежащего, хватает его под мышки и тащит к повороту.
Я накрываю его очередью, но он успевает протащить того несколько шагов.
— Упрямый, черт, — цедит пулеметчик, потом добавляет: — Позицию надо сменить, товарищ командир, засекли нас, вы уж из автомата его добивайте.
Я соглашаюсь. Он откатывает пулемет в сторону, а я, направив ствол ППШ к повороту оврага, жду. Я уверен, что немец появится еще раз, и так увлечен этой охотой, что мало обращаю внимания на минометный обстрел, а он только чуть стих в середине рощи, а по краю идет с прежней силой.
Немец осторожно высовывается из-за поворота, но я не стреляю, жду, когда он выйдет совсем. Но в рост он уже не идет, а начинает тихонько ползти, скрываясь в складках местности. Я беру его на мушку, но она дрожит, и я никак не могу успокоить ее на его каске. Даю короткую очередь. Немец исчезает, укрывшись за какой-то кочкой. Я жду и, когда он опять начинает двигаться, стреляю еще раз. Слышу сзади одиночные выстрелы: кто-то из бойцов помогает мне.
Лежащий немец будто пошевелился, а может, привиделось мне, но второй фриц бесстрашно бросается вперед. Я сбиваю его очередью, но он уже совсем близко к лежащему.
До них метров полтораста, и я вижу, что из автомата я вряд ли сумею попасть.
— Филимонов, дайте мне винтовку, — поворачиваюсь я к нему.
Тот смотрит на меня как-то отчужденно и говорит:
— Может, хватит, командир? Пускай тащит он его к своим. Живой, может, еще. Отбили разведку, чего теперь…
Я не понимаю, о чем это он. И гляжу на него, видно, глазами ошалелыми, потому что он добавляет:
— Очнитесь, командир.
Я отвожу от него взгляд и, пробормотав: «Не мешайтесь, Филимонов», пускаю длинную очередь по опять поднявшемуся немцу.
— Раненых у нас много, нести некому, распорядиться бы надо… — продолжает Филимонов, но до меня как-то не доходит смысл сказанного, и я ловлю в мушку залегшего опять немца и стреляю.
Стреляю долго, три длинных очереди пускаю я в него, и он не выдерживает, подается назад и, уже уйдя полу-туловищем за поворот, грозит кулаком.
— Ах, ты еще грозишься, сволочь! — бормочу я и опять жму на спусковой крючок.
Он исчезает совсем. Я раскуриваю потухший окурок. У меня дрожат руки, колотится сильно сердце, мне жарко, и я расстегиваю ватник.
— Чего вы говорили, Филимонов?
— Раненых нести некому.
— Идите к сержанту, пусть распорядится. Пусть попросит людей во второй роте.
— А вы тут останетесь?
— Ага.
Филимонов отползает от меня, а я опять глазами — в лощину, палец на спусковом крючке — жду.
Искурилась уже цигарка, а немец не появляется. Неужели так я и не прихвачу его? Обидно.
Тут подползает ко мне Лявин:
— Товарищ командир, связной от помкомбата. Вас требуют.
— Стреляешь хорошо, Лявин?
— А чего? Конечно, хорошо.
— Останетесь здесь — и наблюдать за убитым. Если кто…
— Будьте покойны, — перебивает он меня, — прищучу, не уйдет.
Я иду через нашу покореженную рощу — дымятся развороченные шалаши, поломаны многие деревья, лежат наскоро перевязанные раненые, кто молча, кто подстанывая, в глазах мольба: унесите скорей в тыл, отвоевались же, обидно будет очень, если добьет немец окончательно. Понимаю, но всех вынести сразу и роты не хватит — потерпите, братцы: сначала самых тяжелых надо, авось немец не начнет больше.
Встречаю Филимонова, забираю его с собой, идем к землянке помкомбата. Сходит постепенно напряжение боя, и еле-еле волочу ноги, сейчас бы в шалашик…
По дороге Филимонов спрашивает:
— У вас что, командир, под немцем кто из родных находится?
— Нет. Почему вы решили?
— Уж больно вы зло стреляли. Вот я и подумал…
У помкомбата все командиры рот. Оказывается, немцы в трех местах разведку производили и в одном из направлений добились успеха — захватили «языка». Помкомбата, разозленный, осунувшийся, разводит руками: как командиру батальона о таком докладывать? Командиру той роты, из которой немцы бойца утащили, конечно, втык хороший, ну а мне вроде благодарность, что не проморгали немцев, что вовремя прихватили.