Ксендз Войновский думал, что они пьянствуют по предместьям, где их, действительно, видела челядь однажды вечером и где вина и мед были дешевле, чем в самом городе, но потом о них не стало ни слуху, ни духу. Ксендза и пана Циприановича страшно сердило их поведение, так как они обязаны были благодарностью пану Серафиму, о которой они не должны были забывать.
— Солдаты из них могут выйти хорошие, — говорил ксендз, — но это легкомысленные люди, на постоянство которых никак нельзя рассчитывать. Они нашли, наверно, какую-нибудь компанию тунеядцев, с которой им лучше, чем с нами.
Однако это подозрение оказалось несправедливым. Накануне свадьбы Яцека, когда квартира его была полна знакомыми, приходившими поздравлять и приносившими свадебные подарки, в ней появились четыре брата, одетые в свои лучшие костюмы, торжественные и спокойные, но преисполненные какой-то таинственности.
— Где же это вы пропадали? — спросил пан Серафим.
— Преследовали зверя, — ответил Лука.
Но Матвей ткнул его в бок, говоря:
— Тише! Не рассказывай раньше времени!
Он взглянул на ксендза, на обоих Циприановичей и, обернувшись к Яцеку, начал откашливаться, точно собираясь держать длинную речь.
— Ну! Начинай же! — поощряли его братья.
Но он взглянул на них осоловелыми глазами и спросил:
— Как же это должно было начинаться?..
— Что же ты, уже забыл?..
— Спуталось у меня…
— Подожди, я знаю! — воскликнул Ян. — Начиналось так: «Наш благороднейший»… Ну, продолжай!
— Наш благороднейший Пилат… — начал Матвей.
— Почему «Пилат»? — прервал его ксендз. — Может быть, «Пилад»?
— Вы попали как раз в точку! — воскликнул Ян. — Так там и стояло!..
— Наш благороднейший Пилад! — снова начал приободрившийся Матвей. — Хотя бы не железный Борисфен, но сам золоносный Тагус переплывал через наши родные земли, то и тогда, как после нашествия варваров, мы ничего не могли бы преподнести тебе, кроме наших сердец, пылающих дружбой, ни почтить сегодняшний день каким-нибудь достойным подарком…
— Говорит, точно орехи грызет! — с воодушевлением воскликнул Лука.
Но Матвей повторил еще несколько раз: «подарком… подарком… подарком…» и запнулся; начал тревожно поглядывать на братьев, умоляя их глазами о спасении, но и они сразу забыли, что следовало дальше.
Гости начали смеяться, а братья Букоемские хмуриться. Заметив это, пан Циприанович решил прийти им на помощь.
— Кто составил вам эту речь? — спросил он.
— Пан Громыка из полка пана Шумлянского, — ответил Матвей.
— Вот то-то и дело! Чужой конь всегда легко встает на дыбы и останавливается на месте. Обнимите Яцека и просто скажите ему, что вы хотели сказать.
— Конечно, так будет лучше!
И братья начали по очереди обнимать Тачевского, после чего Матвей снова заговорил:
— Яцек! Нам известно, что ты никакой не Пилад, а тебе известно, что после отнятия Киевщины мы остались бедняками и притом еще голышами. Так вот тебе! Мы приносим тебе, что имеем, а ты прими это с благодарностью.
С этими словами он подал ему какой-то предмет, завернутый в красный атласный лоскут, а остальные братья тем временем повторяли:
— Прими, Яцек! Прими! Прими!
— Принимаю и благодарю вас! — отвечал Яцек.
С этими словами он положил подарок на стол и начал развертывать атлас. Но вдруг отскочил, воскликнув:
— Господи! Да ведь это человеческое ухо!
— А знаешь, чье? Мартьяна Кржепецкого! — закричали братья.
Все присутствующие были так изумлены, что на момент воцарилось молчание.
— Тьфу! — воскликнул, наконец, ксендз Войновский.
И, смерив братьев одного за другим суровым взглядом, он строго обратился к ним:
— Да что вы, турки, что ли, чтобы дарить уши убитых врагов? Вы позорите этим все христианское войско и всю шляхту. Если бы даже Кржепецкий сто раз заслужил смерти, если бы он был даже еретиком или вовсе язычником, то и тогда ваш поступок был бы невыразимым позором! Вот как вы разодолжили Яцека, что он даже сплюнул ту слюну, которая выступила у него во рту при виде вашего подарка. Но я вам скажу, что за такой поступок вы заслуживаете не благодарности, а презрения и срама! И нет такого полка во всей кавалерии и даже в пехоте, который принял бы в свои ряды таких варваров.
Но тут Матвей выступил вперед и, пылая гневом, заговорил так: