— Я отблагодарю Тебя, Господи! Отблагодарю!
И Яцек почувствовал, что он станет львом-истребителем всех этих врагов креста и веры. Это видение продолжалось только одно мгновение, после чего волна счастья и любви снова переполнила его грудь.
Между тем церемония была окончена; процессия направилась в квартиру, приготовленную для новобрачных паном Циприановичем и украшенную товарищами по полку. Только на одно мгновение Яцек успел прижать к сердцу молодую пани Тачевскую, так как они должны были выбежать навстречу королевской чете, прибывшей к ним из костела. За столом были приготовлены два высоких кресла для их величеств, а потому после благословения, которое новобрачные приняли, стоя на коленях перед их величествами, Яцек пригласил их принять участие в свадебном пиру, но король отказал:
— Милый друг, я рад бы побеседовать с тобой и с тобой, моя милая родственница, — тут он обратился к пани Тачевской, — о будущем приданом, но никак не могу. Я останусь на минутку и выпью за ваше здоровье, но сесть за стол не могу, так как мне дорога каждая минута.
— Правильно! — воскликнуло несколько голосов сразу.
Тачевский поклонился королю в ноги, а тот взял со стола налитый бокал.
— Господа! — воскликнул он. — Пью за здоровье молодых!
Кругом раздались голоса: «Vivant! Crescant! Floreant!», после чего король снова заговорил:
— Наслаждайся счастьем, пока еще есть время, так как оно долго продолжаться не может. Ты можешь остаться на несколько дней, но потом должен поскорее догнать нас, потому что мы не будем ждать тебя.
— Скорее жена ваша выдержит без вас, чем Вена без нас! — смеясь, проговорил Марк Матчинский.
— А ведь пан Любомирский уже щелкает там турок, — заметил один из гусар.
— Я имею добрые вести о наших войсках, — проговорил король, — которые приказал Матчинскому захватить с собой, чтобы прочесть их вам, на радость вашим солдатским сердцам, Вот что пишет мне о битве под Пресбургом князь Лотарингский, императорский генералиссимус.
И король начал читать вслух несколько медленно, так как он читал для шляхты по-польски, а письмо было написано по-французски.
«Имперская кавалерия боролась храбро и с воодушевлением, но верх одержали только поляки, которые не оставили немцам никакого дела. Не нахожу слов для похвалы силы, храбрости и выдержки пана Любомирского, офицеров и солдат, которыми он командует…»
— Вот что мне пишет князь Любомирский. Битва была большая, да и слава наших немалая!
— Отличимся и мы не хуже! — воскликнули солдаты.
— Верю и надеюсь, но необходимо спешить, так как следующие письма не предвещают ничего хорошего. Вена едва уже дышит, и весь христианский мир смотрит на нас: поспеем или не поспеем?
— Ну, здесь осталось немного войска, а главные силы, как я слышал уже, ожидают нас с гетманами в Тарновских горах, — проговорил ксендз Воиновский. — Конечно, Вена нуждается в наших руках, но не настолько, насколько требуется присутствие такого вождя, как ваше королевское величество. Король улыбнулся и сказал:
— Слово в слово пишет мне то же самое и князь Карл. Итак, господа, держите поводья в руках, ибо каждую минуту я могу приказать выступить в поход.
— Когда же, милостивейший король? — спросило несколько голосов. А король вдруг сделался серьезным:
— Завтра я отправляю те полки, которые еще остались у меня.
Потом, быстро взглянув на Тачевского, точно желая его испытать, прибавил:
— Но так как ее величество королева будет сопровождать нас до Тарновских гор, где произойдет смотр войскам, то, если ты не будешь просить нас о чем-нибудь совершенно ином, можешь остаться здесь, с условием, что ты скоро догонишь нас.
А Яцек обнял рукой жену, вместе с нею приблизился к королю и сказал:
— Ваше королевское величество! Если бы мне предложили за нее немецкое или даже французское государство, видит Бог, что я не отдал бы ее ни за какую корону, ни за какие сокровища в мире. Но, чтобы я ради личного счастья пренебрег своей службой, не пошел сражаться за веру и отступил от своего вождя, этого не дай Бог, ибо в таком случае я презирал бы самого себя, и она, насколько я ее знаю, также презирала бы меня. Если бы, всемилостивейший король наш, со мной случилось какое-нибудь приключение или несчастье, которое преградило бы мне путь, я сгорел бы со стыда и горя…
Тут глаза его затуманились, на щеках выступил румянец, и молодой человек продолжал дрожащим от волнения голосом: