— Выпьем!.. За успехи христианского оружия.
— Это само собой, — отвечал пан Грот, следуя за течением своих мыслей, — а вы в свою очередь подумайте о том, что я вам сказал, потому что мне кажется, что я попал верно.
— Ну что вы! Где там! Выпьемте-ка еще!
Дальнейший разговор был прерван передвиганием стульев у большого стола. Пани Винницкая и панна Сенинская пожелали отправиться на покой. Звучный, как серебряный колокольчик, голос девушки начал повторять: «Спокойной ночи, спокойной ночи»; потом она сделала изящный реверанс перед Гротом, поцеловала руку пана Понговского, словно котенок, потерлась лбом и носиком о его плечо и вышла. Циприанович, Букоемские и Тачевский вышли вслед за дамами. В комнате остались только два старика и беседовали долго, ибо пан Понговский приказал подать новую баклагу лучшего меда.
II
Была ли это простая случайность или проделка девушки, неизвестно, но только в большой комнате флигеля были помещены четыре брата Букоемские, а Циприанович вместе с Тачевским в другой, поменьше. Это обстоятельство сильно смутило обоих, и чтобы не нужно было разговаривать, они сейчас же начали читать молитвы и читали их дольше обыкновенного. Однако, когда молитвы были окончены, в комнате воцарилось неловкое молчание, которое тяготило обоих. Хотя они и не питали друг к другу дружеских чувств, оба понимали, что этого не нужно обнаруживать и что до поры до времени, особенно в доме пана Понговского, следует вести политику.
Тачевский отстегнул саблю, вынул ее из ножен, посмотрел на острие при свете камина и начал протирать ее платком.
— После мороза, — проговорил он не то самому себе, не то Циприановичу, — она запотеет в теплой комнате, ржавчина и готова.
— А в прошлую ночь она, должно быть, здорово промерзла, — ответил Циприанович.
Он сказал это безо всякой задней мысли, просто потому, что вспомнил, что Тачевский, действительно, провел предыдущую ночь на трескучем морозе. Но тот сейчас же уперся концом сабли в пол и быстро взглянул ему в глаза.
— Вы намекаете на то, что я сидел на сосне?
— Да, — просто отвечал Станислав, — ведь там у вас печки не было.
— А что бы вы сделали на моем месте?
Циприанович хотел уже ответить: «То же самое», но так как вопрос был задан резким тоном, то он возразил:
— К чему я стану ломать себе над этим голову, когда меня там не было.
Гнев мелькнул на лице пана Яцека. Чтобы сдержать себя, он начал дуть на саблю и протирать ее еще сильнее. Наконец, всунув ее обратное ножны, он произнес:
— Бог ниспосылает приключения и опасности.
И его заблестевшие было глаза снова подернулись обычной грустью, так как он вспомнил о своем единственном друге, лошади, которую зарезали волки.
Между тем двери открылись, и в комнату вошли с улицы четверо братьев Букоемских.
— Мороз полегчал, и снега задымились, — произнес Матвей.
— Будет туман, — прибавил Ян.
И вдруг братья увидели Тачевского, которого в первый момент не заметили.
— О! — воскликнул Лука, обращаясь к Циприановичу, — это ты в такой компании?
Все четверо уперлись руками в боки и вызывающе уставились на пана Яцека.
А тот схватил стул и, выдвинув его на средину избы, повернул его быстрым движением спинкой к Букоемским, потом уселся на него верхом, оперся локтями о спинку, поднял голову и ответил им тем же вызывающим взглядом.
Так смотрели они друг на друга: он, с широко расставленными ногами, в шведских сапогах, они, стоя плечом к плечу, огромные, грозные, вызывающие.
Циприанович видел, что затевается ссора, но в то же время ему хотелось смеяться. Надеясь, кроме того, что в любой момент он сумеет предотвратить столкновение, он позволил им смотреть так друг на друга.
«Э! Нахальная, однако, бестия! — подумал он о Тачевском. — Ни капельки даже не конфузится».
Между тем молчание продолжалось, одновременно смешное и невыносимое. Почувствовал это и пан Яцек, ибо прервал его первый.
— Садитесь, господа, — предложил он, — я не только позволяю вам, но и прошу.
Букоемские изумленно переглянулись, смущенные неожиданным оборотом.
— Как? Что же это? Что он о себе думает?..
— Пожалуйста, пожалуйста! — повторил Тачевский, указывая на скамейку.
— Мы стоим потому, что нам так нравится, понимаешь?
— Слишком много церемонии.