— Какой церемонии? — воскликнул Ян. — Ты что же это, епископа или сенатора какого изображаешь, ты… ты Помпеи этакий…
Тачевский не тронулся с места, только спина его затряслась, точно от внезапного смеха.
— А почему ты, сударь мой, называешь меня Помпеем? — спросил он.
— Потому что ты этого заслужил.
— А может быть, потому что ты дурак?
— Бей, кто в Бога верует! — завопил Ян.
Но пану Тачевскому тоже, по-видимому, надоел этот разговор. Словно что-то подняло его моментально с места, и он, точно кот, прыгнул к Букоемским.
— Слушайте вы, тунеядцы! — холодным, как сталь, голосом произнес он. — Чего вы хотите от меня?
— Крови! — воскликнул Матвей Букоемский.
— Не вывернешься! — подхватил Марк.
— Выходи сейчас же! — добавил Матвей, хватаясь за саблю.
Но Циприанович быстро встал между ними.
— Не позволю, — воскликнул он. — Это чужой дом!
— Да! — согласился Тачевский. — Это чужой дом, и я не причиню этой неприятности пану Понговскому и не уложу вас под его кровлей. Но завтра я отыщу вас!
— Это мы тебя завтра отыщем! — буркнул Матвей.
— Вы искали, к чему придраться, целый день задевали меня. Почему? Не знаю, ибо я вас не знал, так же, как и вы меня. Но вы заплатите мне за это, ибо за оскорбление я встану не только против четырех, но хоть против десяти.
— Ой-ой-ой. Довольно будет и одного! Сразу видно, что ты о Букоемских не слыхал, — воскликнул Ян.
Но Тачевский повернулся внезапно к Циприановичу.
— Я говорил о четырех, — сказал он, — но может быть и вы, сударь, присоединитесь к этим кавалерам?
Циприанович вежливо поклонился.
— Если вы об этом спрашиваете…
— Но мы первые и по старшинству. Мы от этого не отступимся. Мы обещали ее тебе и убьем каждого, кто встанет тебе поперек дороги.
Тачевский быстро взглянул на Букоемских, в один момент догадался, в чем дело, и побледнел.
— Ах, вот как, милостивый государь? — обратился он снова к Циприановичу. — Значит, у вас есть наемные лица, и вы прячетесь за их саблями? Недурно! Это, конечно, и вернее и безопаснее, но благородно ли и по-рыцарски ли, это другой вопрос! Тьфу! В какой же я очутился компании!
Хотя по природе Циприанович обладал мягким нравом, но, услышав столь оскорбительное обвинение, он густо покраснел, жилы выступили у него на лбу, глаза заметали молнии и, заскрежетав зубами, он схватился за рукоятку сабли.
— Выходи! Выходи сию же минуту! — воскликнул он сдавленным от гнева голосом.
Заблестели сабли, и в комнате стало светло от стали, на которую падал отблеск пылающей лучины. Но три брата Букоемские подскочили к противникам и стали стеной между ними, а четвертый схватил за плечи Циприановича и начал кричать:
— Сташка! Ради бога, успокойся! Мы сначала!
— Мы сначала! — повторили остальные.
— Пусти! — сквозь зубы процедил Циприанович.
— Мы прежде!
— Пусти!..
— Держите Стаха, а я тем временем справлюсь, — кричал Матвей.
И, схватив Тачевского за руку, он начал тянуть его в сторону, чтобы начать сейчас же. Но тот уже успокоился и, вложив саблю в ножны, сказал:
— Моя воля, кто раньше и когда! Говорю вам: завтра и не здесь, а в Выромбках.
— Э, не увернешься. Сейчас! сейчас!
Но Тачевский скрестил руки на груди.
— Что ж! Если вы хотите убить меня без битвы под чужой кровлей, тогда ладно.
Эти слова привели братьев в бешенство. Они начали стучать каблуками по полу, дергать усы и сопеть, как медведи.
Но ни один уже не решался броситься на Тачевского, чтобы не опозорить себя.
А тот постоял еще некоторое время, как бы ожидая, не нападут ли на него, наконец, схватил шапку, нахлобучил ее на голову и сказал:
— Итак, я говорю вам: завтра! Пану Понговскому скажите, что едете ко мне в гости, и расспрашивайте о дороге в Выромбки. За ручьем будет распятиe, поставленное во время эпидемии. Там я буду ждать вас около полудня… Чтоб вам пусто было!
Последние слова он проговорил как будто с некоторым сожалением, отворил дверь и вышел.
На дворе его окружили собаки и, хорошо зная его, начали ласкаться к нему. Он машинально взглянул на столбики под окнами, словно ища своего коня; но, вспомнив, что его уже нет на свете, вздохнул. Почувствовав холодное дыхание ветра, он подумал:
«Бедняку и ветер дует прямо в глаза! Пойду пешком!..»
А тем временем молодой Циприанович ломал себе руки от боли и гнева и с горечью говорил Букоемским:
— Кто вас только просил? Самый злейший враг не повредил бы мне больше, чем вы с вашей услугой.
А они глубоко жалели его и один за другим начали обнимать товарища.