И Мишкина мама была из таковых — одноклассница Павла Ивановича.
— Анюта, буди Мишку, — не уменьшая силы голоса, пробасил Павел Иванович.
— Зачем, Паша? Что случилось-то? — взволнованно спросила Анна.
— Технику надо с Игнатьева перегнать сюда, на машинный двор.
— Так и гони. Причем здесь мой сын? Пошли во двор, поговорим, а то у тебя голос, как труба: батальон в атаку поднимет.
— Не пойду во двор. Буди, — настойчиво повторил гость.
— Паша, ему через несколько дней в школу, дай передохнуть мальцу. Пусть поспит. Он и так все лето у тебя прицепщиком отработал.
— Не у меня он работал, а в колхозе. Работал хорошо. Хорошо надо и закончить трудовую вахту. Осталось лишь технику перегнать. Не смогу я один это сделать.
— Так тебе же бригадир замену назначил, сама слышала.
— Назначил это точно: Витальку Седана. Только он сейчас на покосах в Дальней Тушаме, и когда вернется, никто не знает.
— Что он там делает?
— Он там не один, все покосное звено отправили.
— А что же так поздно?
— Да, зароды не огородили. Скошенное сено зверью подарили.
— Вот тебе и работники, — всплеснула руками Анна.
— Так ведь вся бригада — молодежь в основном. Бригадир Василий в конце сенокоса заболел, в район увезли, вот и получилось, что углядеть некому было.
Разговор затих. Анна, вздохнув и неодобрительно покачав головой, пошла к печке, отдернула ситцевую шторку и от неожиданности всем корпусом отпрянула назад. На нее в упор смотрел сын.
— Ты не спишь, Миша?
— Попробуй усни тут.
— Ты все слышал?
— Да, я встаю, Павел Иванович, — по-солдатски бодро отрапортовал мальчик.
— Молодец, Мишаня, встречаемся на берегу, у моей лодки, — скомандовал гость и стремительно вышел из дома.
— Хорошо — крикнул ему вслед Мишка. Мальчик как змейка соскользнул с лежанки, ловко натянул штаны и, на ходу обуваясь, выскочил в сени к умывальнику. Зябкий предосенний воздух сжал в своих объятьях жилистое мальчишечье тельце так крепко, что Мишке показалось, что он окунулся в холодную воду реки.
Вода из умывальника, оставшаяся там на ночь, обжигала тысячами ледяных игл. Бросив горсточку тающего ледка себе в лицо, фыркнув, как полагается мужику, он обтерся полотенцем и пулей влетел обратно в комнату.
— Миша, не торопись, я налью сейчас в умывальник теплой воды, — ласково-певуче сказала мама.
— Не надо, я уже умылся.
— Уже? — Мать, нахмурившись, выглянула из кути. — А зубы кто чистить будет?
— Мама, некогда, да и в сенях стоять невозможно, видимо, ночью заморозки были.
— Да, были, иди сюда, я тебе теплой водички дам и над тазиком почисти зубы.
Мишка вздохнул, но спорить не стал. Матери он повиновался всегда.
Улица встретила его клочками густого тумана, между которыми проглядывало ясное, как будто сопротивляющееся мутной напасти небо. А река сдалась без боя: туман через всю ее ныне невидимую зеркальную гладь раскатывался, как конькобежец по льду. От берега до берега — сплошная скользящая по реке белая масса тумана. Она плыла по течению, ударялась в лоб Красного Яра, поднималась вверх и, как ни в чем не бывало, плыла дальше, дальше.
Противоположного берега и домов было не видно за плотным молочным занавесом.
Мишка сел на весла сам, зная, что от ранения одна рука у Павла Ивановича покалечена.
— Мишаня, остановись, в таком тумане лучше мне грести, а ты на корму сядь, — приказал Павел Иванович.
— А рука?
— Ну чего рука? Перетерпит, не впервой.
— А вы думаете, что я по течению поплыву?
— Нет, я ничего не думаю, просто хочу, чтобы ты поберег силы, впереди дел невпроворот.
— Ладно, вы здесь командир, — не сильно огорчившись, повиновался паренек.
Лодка медленно и плавно скользит по зеркальной глади. Молочная пелена не сдается, присутствует как участник в любом деле. Сейчас она мягко обнимает и лодку, и сидящих в ней людей, умягчая все окрестные шумы. Только слышно, как поскрипывают уключины, да иногда хлестнет по воде рыба. Но солнце — воин умелый и непобедимый. Видно, как первые его лучи взрыхлили туман, он заволновался, задвигался, клочками отрывается от воды, поднимается вверх. Пелена меняет цвет, становится лимонно-желтой, потом оранжевой, потом появляются алые краски. И вдруг — ослепительная густая синева: это река освободилась от своего ночного одеяла. Вот уже видны и берега. Только макушки прибрежных сосен еще окутаны белоснежной пушистой шалью. Когда лодка ударилась носом о берег, туман совершенно исчез, и высоченные сосны примеряли ослепительную корону из солнечных лучей.