Филмер среди владельцев в программке назван не был, но миссис Даффодил Квентин была, и, когда она спустилась вниз, чтобы посмотреть, как седлают ее скакуна, Филмер был с ней, предупредительный и улыбающийся.
Даффодил Квентин оказалась дамой средних лет, с ярко накрашенными губами и пышной копной светлых кудряшек. На ней было черное платье, а поверх него – накидка из полосатой шиншиллы. Многовато меха для такого теплого дня, подумал я.
На то, чтобы опознавать остальных владельцев, времени почти не осталось: со всеми формальностями перед заездом было покончено гораздо быстрее, чем в Англии. Но Мерсера Лорримора я все-таки высмотрел.
Мерсер Лорримор, звезда светских журналов, проявил лояльность и выставил на заезд двух лошадей. Человек среднего роста, среднего сложения и средней полноты, он выделялся среди других главным образом своей аккуратно подстриженной и причесанной седой шевелюрой. Лицо у него было неглупое и добродушное, и со своим тренером он разговаривал любезно.
Рядом с ним стояла худощавая холеная женщина, видимо, его жена Бемби, и тут же находились высокомерный молодой человек и надутая девушка-подросток. Вне всякого сомнения, их сын и дочь – Шеридан и Занте.
Перед трибуной словно взметнулся в воздух радужный пух одуванчиков это жокеи взлетели в свои крохотные седла, и их худые фигуры заколыхались в такт грациозному шагу породистых скакунов. Потом, на дорожке, когда лошади пойдут рысью или галопом, они будут стоять в стременах – так удобнее, меньше ощущается тряска, – но сейчас, на пути к старту, они лениво раскачивались в седлах, словно это был караван верблюдов. Я всегда любил смотреть на жокеев, мне это никогда не надоедало. Я люблю лошадей – этих рослых, прекрасных животных с их крохотным мозгом и всемогущими инстинктами, и везде, куда бы меня ни заносило, я всегда чувствовал себя как дома, ухаживая за ними, разъезжая на них и глядя, как они, встрепенувшись, выкладываются до предела в скачке.
Цвета Лорриморов были поистине канадскими – ярко-красный и белый, как на флаге с кленовым листом. Цвета Даффодил Квентин – бледно-голубой и темно-зеленый – выглядели намного скромнее, чем сама хозяйка.
Она, Филмер и все остальные владельцы поднялись на крытую трибуну, чтобы смотреть заезд, а я спустился к дорожке, чтобы, дождавшись финиша, увидеть вблизи, как скакуна-победителя будет встречать его счастливый владелец.
В заезде на полторы мили участвовали четырнадцать лошадей, и о том, в какой они форме, я не знал ничего, если не считать информации, почерпнутой из программки. В Англии все, что происходило на ипподроме, было мне понятно, словно передо мной лежал крупномасштабный план города, где мне знакомы каждая улица, каждый переулок, каждый поворот. Я знал, кто известен публике, на кого и против кого она будет ставить, кого она обожает. В Канаде же я как будто лишился радара и чувствовал себя слепым.
Финиш заезда на приз Скакового поезда оказался достаточно драматическим, чтобы порадовать сердца членов Жокейского клуба Онтарио, и сопровождался ревом и ободряющими выкриками с трибун. Мимо красно-белого фаворита, принадлежавшего Лорримору, на последних метрах с быстротой молнии пронеслось что-то зелено-голубое, и на трибунах вместо радостных криков там и сям послышалось недовольное ворчание.
Даффодил Квентин спустилась вниз и прошла мимо меня – раскрасневшаяся от волнения, вся в облаках меха и густого мускусного аромата. Кокетливо потупившись, она выслушала комплименты и получила приз, а Филмер, не отходивший от нее, галантно поцеловал ей ручку.
"Непойманный убийца целует ручку неразоблаченной мошеннице, – подумал я. – Как мило".
Вокруг них жужжали телекамеры, а фотовспышки затмевали солнце.
Мне попался на глаза Билл Бодлер, который стоял с недовольным видом.
Я знал, что сказал бы сейчас Джон Миллингтон. "Смотреть тошно", – сказал бы он.
Глава 6
Вечером в субботу и ранним утром в воскресенье я укладывал вещи в новый чемодан, привезенный из Англии, и большую спортивную сумку, купленную в Торонто. В чемодан я сложил костюм, в котором собирался изображать богатого молодого владельца, кашемировый пуловер и парадные сорочки, а в сумку – новую одежду более молодежного стиля, которую Томми будет носить в свободное от работы время: джинсы, футболки, мохнатую фетровую шляпу и тренировочный костюм. Скандинавский свитер, в котором я ездил на "Вудбайн", я спрятал в чемодан – на случай, если он запечатлелся у кого-нибудь в памяти, и надел темные брюки, рубашку с открытым воротом и короткую темно-синюю куртку на "молнии" с голубыми полосами вокруг талии и на рукавах.
Дорогие коричневые туфли богатого молодого владельца пришлось убрать.
Следуя указаниям отдела форменной одежды, Томми предстояло носить новые, хорошо начищенные черные с черными же носками.
В сумку Томми попали бинокль-фотоаппарат и щипцы для завивки волос (на всякий случай), а фотоаппарат в виде зажигалки я всегда носил в кармане. Кроме того, Томми достались предназначенные для богатого молодого владельца бритва и зубная щетка, а также его нижнее белье, пижама и запас фотопленок. К чемодану, где лежал мой паспорт, был прикреплен ярлык "Мерри и компании" с адресом отеля "Четыре времени года" в Ванкувере, а на сумке никаких ярлыков не было.
Когда все было готово, я позвонил в Англию генералу Кошу и рассказал ему про Даффодил Квентин и про трогательную сценку у финиша. – Черт! – сказал он. – Ну почему всегда так получается? Выигрывает абсолютно не тот, кто должен выиграть!
– Публику это, по-моему, не слишком огорчило. Лошадь была третьим фаворитом, на нее очень неплохо ставили. Остальные владельцы, видимо, против Даффодил Квентин ничего не имеют, – конечно, они могут и не знать о гибели трех ее лошадей. Они наверняка примут в свой круг и Филмера – вы же знаете, как благопристойно он может выглядеть, а слухи о его процессе вряд ли привлекли здесь большое внимание: ведь суд закончился, едва успев начаться.