В первый же вечер их знакомства Мариам ему читала Блока.
— Что бы вы хотели послушать сначала? — спросила она, взглянув на него своими большими, черными, сияющими глазами.
— «Незнакомку».
— Хорошо.
У Мариам был такой приятный голос, что ему могла бы позавидовать профессиональная актриса. Читая, она как бы раскрывала душу каждого слова, каждой строки. Когда она кончила, Гиршке долго и восхищенно жал ей руки — такое с ним случалось впервые.
— Читайте еще! — едва слышно прошептал он.
И она читала.
Гиршке стал часто бывать у Шпиглеров. У них исчезали его обычные застенчивость, скованность, робость, он чувствовал себя легко и непринужденно.
Однажды — это было днем — они вдвоем сидели с Мариам в ее уютной, затемненной широкими шторами комнате. Она читала ему Блока, а он ей — свои стихи, — честь, которой редко кто удостаивался. Прослушав несколько его стихотворений, Мариам заметила, что они чем-то напоминают ей стихи Шварцмана.
— Вы знаете Шварцмана? — изумленно спросил Гиршке.
— Чему вы удивляетесь? — ответила Мариам. — Шварцмана я очень люблю. Почитать вам что-нибудь?
— Больше всего я люблю у Шварцмана стихотворение о матери: «Не нужен мне сейчас никто, а только…»
— «…мама, — подхватила Мариам. — Будь она со мной, я ей сказал бы…»
Она наизусть прочла это стихотворение до конца. Гиршке смотрел на Мариам широко раскрытыми глазами.
— Почему же вы молчали о том, что… — тихо произнес он.
— О чем именно?
— Что в Биробиджане живет женщина, блестяще знающая Блока и Шварцмана — двух моих самых любимых поэтов…
— Я полагаю, что в Биробиджане, может быть, живет не одна такая женщина, — ответила Мариам.
— Вы так думаете? — спросил он и заметил в ее глазах веселые огоньки. Никогда еще Гиршке так не хотелось обнять женщину, как в эту минуту Мариам. Но он испугался этого своего внезапного желания и… бежал. Самым обыкновенным образом — открыл дверь и бежал. А она с порога долго смотрела ему вслед…
После этого он не показывался у Шпиглеров. Пришел тогда лишь, когда, по его представлениям, эпизод с его бегством наверняка уже был предан забвению.
После обеда Вениамин Исаакович ушел на работу. Мариам принялась за мытье посуды, и, хлопоча по хозяйству, она выглядела по-особому грациозной и обаятельной.
Протянув Гиршке чистое полотенце, сказала:
— Не скучайте. У меня никто не сидит без дела. Помогите протереть посуду!
Некоторое время оба делали свою работу молча.
— Я больше никогда не буду вам читать стихи. А еврейские — подавно, — заговорила Мариам.
— Почему? — спросил Гиршке с застывшей вдруг в его руках фарфоровой тарелкой.
— Потому что не хочу, чтоб вы снова от меня бежали.
Тарелка выпала у Гиршке из рук. «Значит, не забыла…» Смущенный, он нагнулся, — тарелка, к счастью, оказалась цела.
— Считайте, что вам повезло, — смеясь, сказала Мариам.
— А если бы разбилась?
— Я не потребовала бы у вас новой взамен, нет! Во-первых, вы такой тарелки теперь не найдете…
— А во-вторых?
— Я бы потребовала с вас…
— Чего?
— Стихов!
— Стихов? — Гиршке, вдруг почувствовав в себе какую-то большую легкость, свободу, протянул руку Мариам: — Подавайте-ка скорее ваш альбом!
— Что еще за альбом?
— Тот, в который поэты записывают вам на память свои стихи.
— Какие поэты? — весело рассмеялась Мариам. — Среди всех моих знакомых вы первый, который…
— А Шварцман? А Блок?
Мариам смотрела на него своими сияющими черными глазами.
— Вы действительно думаете, что такой обыкновенной женщине, как я, поэты могли бы посвящать стихи?
— Обыкновенной женщине? — воскликнул Гиршке. Он вырвал листок из своего блокнота. — Сколько вы даете мне времени?
— На что?
— Чтобы написать вам стихи.
— Мне — стихи? Да сколько угодно!
Она удалилась на кухню, пытаясь скрыть свою радость по поводу того, что ей собираются посвятить стихи.
— Я пока займусь своим хозяйством, — сказала она.
Вернувшись затем в комнату, Мариам заметила на столе исписанный листок.
— Читайте, — сказал Гиршке.
Мариам взяла листок. Стихотворение называлось «Небесная тарелка».
Лицо Мариам залилось румянцем. Дальше она читала про себя, пробегая глазами от строчки к строчке. Затем подошла к Гиршке и поцеловала его в лоб. В эту минуту дверь отворилась и вошел Шпиглер. Он вернулся с работы. Гиршке как-то по-детски растерялся. А Мариам, спокойно отойдя от него, протянула Вениамину Исааковичу листок со стихотворением: