Группа молодежи, стоявшая с Шоломом Либкиным на перекрестке двух оживленных улиц с вытянувшимися деревянными тротуарами вдоль одноэтажных и двухэтажных домов, выглядела со стороны довольно праздной. Но наиболее праздным выглядел среди них сам Либкин, и именно это, очевидно, и влекло к нему молодых людей. Это естественно, когда слишком затягиваются будни. Либкин же был похож на принаряженного гостя, который поторопился на новоселье и застал еще хлопочущих хозяев за побелкой стен.
Постепенно угасал длинный день уходящего лета.
Исай Давидович посмотрел на часы.
— Скоро уже начнется, — сказал он.
— Вы тоже пойдете с нами? — спросила Октябрина Григорьевна у Либкина.
— Посмотрю, — неопределенно ответил тот.
Речь шла об очередном занятии литературной студии. До начала еще оставалось немного времени, вот и остановились пока здесь, на перекрестке.
Студентов, подобно Шойлеку Ушацкому, пытавшихся попробовать свои силы в литературе, было не много, но все собирались присутствовать на занятиях студии, которая вызывала особый интерес с тех пор, как занятия в ней стал проводить Давид Бергельсон. Известный писатель в то время жил в Биробиджане. Несколько лет назад он уже побывал здесь, и тогда им была написана книга «Биробиджанцы». Теперь же он приехал, как утверждали, — и он сам этого не отрицал, — для того, чтобы навсегда поселиться в Биробиджане. Знали, что имеется решение о строительстве отдельного дома для него, и этот дом уже начали строить напротив парка и Биры. Пока что Бергельсон занимал одну из комнат в небольшой гостинице, расположенной на втором этаже нового, недавно построенного здания вокзала.
— Интересно, кого старик сегодня возьмет в работу? — размышлял вслух Исай Давидович. Молодой математик проявлял немалый интерес к литературе. Злые языки поговаривали, что он пописывает тайком.
— Мишень всегда найдется, — заметила Октябрина Григорьевна.
Шойлек Ушацкий машинально поднес руку к нагрудному карману — там у него лежала тоненькая, сложенная вдвое тетрадка. Шойлек не знал еще, хватит ли у него храбрости прочитать в студии то, что в этой тетрадке написано…
— Если старик примется за кого — держись! — продолжал математик.
«Старик» — так между собой частенько уважительно и не без молодой бравады называли писателя.
Главный интерес для занимавшихся в студии состоял не в том, чтобы послушать начинающих (чаще всего они были зелены и беспомощны), а в том, ч т о и к а к Бергельсон об их вещах скажет. А говорил он много любопытного, приводил примеры и из своей собственной творческой биографии, и это было интересно.
— И вы пойдете с нами, товарищ Либкин? — нерешительно спросил Шойлек.
Либкин ничего не ответил, и Шойлек повторил свой вопрос. Тогда Либкин посмотрел на него сверху вниз и, не отвечая прямо, со вздохом заметил:
— Странное дело — хедеров и ешиботов уже давно в стране нет, но вы все, гляжу я, вроде ешиботников, все еще нуждаетесь в поводыре — ребе.
— Меня вы тоже причисляете к ешиботникам? — немного кокетливо спросила Октябрина Григорьевна.
— А что, разве не бывает ешиботников в юбках? Сколько хотите!
Учительница растерялась, хотела что-то ответить, но он перебил ее:
— А знаете ли вы, что Бергельсон уже не годится в ребе?.. Разве вы не видите, старик-то выдохся?
Подобное простить нельзя и гостю.
— Что вы говорите, Либкин? — спросил Исай Давидович. — Вы читали «Биробиджанцы»?
Октябрина Григорьевна, обиженная на этот раз уже не за себя, а за писателя, добавила:
— А «У Днепра»?
— Читал, читал, — спокойно ответил Либкин. — Потому и говорю — выдохся. Все то, что он пишет сейчас, намного слабее его «Когда все кончилось».
— А где сказано, что все должно быть похоже на этот роман? — волнуясь, спросила Октябрина Григорьевна. — Как хотите, но мне Миреле не по душе. Просто не понимаю ее. А «Биробиджанцы» мне нравятся, — это о нас, о нашем нынешнем дне.
— Ну, видите ли, — с пренебрежением отозвался Либкин, — если говорить о литературе с подобной точки зрения…
Октябрина Григорьевна вспыхнула и хотела вступить в спор, но вмешался Исай Давидович.