— Роман этот, — с уверенностью говорил он, — новое слово не только во французской, но, пожалуй, и в мировой литературе.
Никто из его собеседников еще не слышал об этом романе? Жаль. Возможно, его еще не успели перевести, но, конечно же, это будет сделано — такой роман следует перевести на все языки. Откуда он-то о нем знает? Читал. В оригинале — да.
— Вы знаете французский? — спросил кто-то.
— Ну да.
— Откуда?
В ковненской гимназии, где он учился, этот язык преподавали. Ну, и потом он долгое время жил в Париже.
— В Париже? — удивилась Лиля.
— Да, в Париже, — повернувшись к ней, ответил Либкин. Ему понравилось наивное и восхищенное выражение ее красивого лица с милыми ямочками вокруг вишнево-сочного рта.
— Ну да, — повторил он, улыбнувшись ей, — в Париже.
Лиля, Сима и Галя опять были среди нас. Картошка уже варилась. И хотя на кухне еще оставалась работа, они явились сюда все трое, привлеченные чарующим голосом Либкина, а также необычностью того, о чем он рассказывал, и даже самой его манерой говорить.
Я перехватил взгляд Гали, брошенный сначала на Эммануила, затем на Либкина — они оба стояли у окна, — и в ее глазах я прочел нечто похожее на внезапный страх. Видимо, она невольно сравнила их и впервые, должно быть, увидела, что Эмма не так уж высок ростом, как ей до сих пор казалось, и не в меру худощав… Выпиравший у него кадык, наверное, тоже впервые сейчас бросился ей в глаза… Вот она, Галя, и испугалась… Но через минуту так же, как Сима и Лиля, опять не спускала восхищенных глаз с Либкина, вовсе забыв, что на кухне еще осталось немало работы.
Но тут вдруг последовала команда Эммануила:
— Девчата, на кухню! Хватит глазеть на Шолома! Вижу — понравился. Но вашим глазеньем он сыт не будет. Не так ли, Шолом?
— Как сказать, — ухмыльнулся Либкин в свою холеную бороду.
Девушки ушли на кухню, и вскоре туда к ним явился и Эммануил. Он пробыл там довольно долго, время от времени слышно было, как то одна девушка, то другая заливается смехом. Вышел он оттуда с таинственно-заговорщическим видом — что-то, значит, придумал!
Подойдя к комоду, Эмка порылся в нем и с видом факира, готовящегося показывать чудеса, крикнул:
— К трапезе славной да будут накрыты столы!
В тот же миг на столе засверкала белая скатерть, и вся комната, точно по волшебству, сразу празднично преобразилась.
Эммануил ударил в ладоши:
— А сейчас пусть принесут мясные блюда!
Из кухни показалась Сима. В одной руке она несла тарелку с нарезанной колбасой, в другой — тарелку с мясными консервами. Поставив оба блюда на стол, она отошла в сторонку.
— А сейчас да принесут рыбные блюда!
Лиля уже стояла на пороге кухни, в одной руке у нее было блюдо с нарезанной селедкой в белых кольцах лука, в другой — крабы. Она поставила то и другое на стол и тоже отошла в сторонку.
На цыпочках, осторожно, Эммануил приблизился к порогу кухни. Словно маг-волшебник, — стоит ему только взмахнуть палочкой, выйдет из пещеры царевна, — приказал:
— А сейчас да внесут — с пылу, с жару — картофель под горячим паром!
С огромной миской, над которой действительно клубился пар, появилась Галя.
— А теперь подавайте заморские вина! — скомандовал Эммануил и бросился сам выполнять свою же команду. Из укромного угла между стеной и шкафом он стал одну за другой извлекать бутылки и ставить их на стол.
Либкин наблюдал всю эту церемонию с восхищением, а увидев бутылки, приподнялся с места и чуть ли не со слезами взмолился:
— И мне… И мне дайте хоть что-нибудь принести!
— Ты же гость наш, — остановил его Эммануил, — тебя-то мы и собираемся потчевать…
— Но я не желаю больше быть гостем…
— Прекрасно! — воскликнул Эммануил. — Надо еще что нести, девчата?
— Надо, надо! — В тот же миг три девушки окружили Либкина и принялись усердно подталкивать его к кухне.
— Да они тащат меня, как дьявол праведника! — захохотал Либкин.
Эммануил никак не мог вспомнить, что же еще осталось принести из кухни. Но коль девушки говорят, значит, кое-что есть. Ему хотелось встретить Либкина каким-нибудь двустишием в рифму. Он не знал еще, к чему подбирать рифму, но знал, что рифма будет. Ага!
Довольный, сияющий Либкин, чуть пританцовывая, приближался к столу, держа высоко над головой поднос с нарезанным хлебом. А девушки тем временем снова удалились в кухню и уже скромно, без парада, стали вносить «мясные и рыбные» блюда.