Бюро обкома комсомола на своем ближайшем заседании должно было обсудить вопрос о том, как комсомольцы в колхозах помогают готовить фермы к зиме. Членов бюро разослали на места, и Эмму тоже направили с таким заданием. Он попросил, чтобы его послали в самые отдаленные колхозы — у границы, на Амуре. Ему пошли навстречу и дали дополнительное задание — познакомиться с тем, как идет подготовка клубов к зиме и как обстоят в них дела с художественной самодеятельностью.
На этот раз Эмма не собирался писать для газеты. Для этой цели он и брал с собой Либкина, выхлопотав для него удостоверение внештатного корреспондента и командировку от редакции.
— Вот ты увидишь, — уговаривал он Либкина, — у тебя это хорошо получится, должно хорошо получиться! — И тут же пояснил: — Мы, местные газетчики, уже десятки раз бывали во всех колхозах и на предприятиях. Мы знаем всех, все знают нас, и невольно приходится то и дело повторяться. Иной раз повторяемся уж слишком. Ты новый человек, увидишь все свежим глазом, и у тебя не получится шаблона, а это-то как раз и нужно!
Эмма тут же поделился своими планами. В них входило также обязательное, посещение нескольких пограничных застав, где у него были знакомые командиры и где его уже ждали.
Стоило Эмме заговорить о пограничниках — и он уже не мог остановиться. Сразу видно было — эта тема ему по душе.
Из-за своей близорукости Эммануил был освобожден от военной службы. Трудно было себе представить более штатского на вид человека, чем он. И несколько удивлял в нем этот неожиданный интерес к военным. Но еще более удивлял интерес со стороны военных к нему. Появившись на заставе, он быстро становился там своим человеком. Его даже брали с собой в наряд.
— Вы не представляете, — рассказывал теперь Эмма, — какое чувство испытываешь в наряде…
Он немного задумался, как бы подыскивая нужные слова, которые могли бы точно передать это чувство.
— Вы как бы шагаете по острию ножа. Да, да… И вот это острие — единственное, что отделяет один мир от другого…
Помолчав, тихо добавил:
— Ночь. Темно… Сыро. Все как бы окутано ватой, черной ватой. Ни звука. Ни зги… А мы идем. Идем гуськом, безмолвно, словно тени…
— Зачем? — спросил Либкин.
Эмка вздрогнул, словно там, где он только что был всеми своими помыслами, грянул выстрел. Медленно повернул он голову, снял очки и по-детски незащищенным взглядом посмотрел на Либкина.
— Что — зачем?
— Зачем это нужно? — повторил Либкин.
Эмма опять надел очки и, серьезно посмотрев на Либкина, строго сказал:
— Это пригодится.
Больше он ничего не добавил.
В тот же вечер мы собрались у Эммануила дома. Здесь были Либкин — он, в сущности, жил у Эммы, — Галя, Сима, Гиршке. Чуть позже пришла Лиля.
— Что это тебя не видно совсем? — спросила Галя. — Все дежуришь по ночам?
— Да, не хватает медперсонала и очень часто приходится дежурить. Вот и сегодня еле отпросилась. — И, внезапно повеселев, Лиля воскликнула: — Как я по вас всех соскучилась! Кажется, целую вечность не виделись. Что слышно нового? Расскажите!
— Мы едем! — сказал Эмма.
— Кто?
— Я и Шолом.
— Куда?
— Спроси у Гиршке, он тебе скажет точно.
— За тридевять земель, — сказал Гиршке, — к реке Самбатион, за горы Тьмы…
— Что это значит?
— На простом языке это означает, что мы едем на Амур, в колхоз «Красный Октябрь».
— Надолго?
— На неделю, а возможно — и на две.
— Когда же вы едете?
— Послезавтра.
— Так нужно же попрощаться! — сказала Лиля.
— А что же, по-твоему, мы здесь делаем?
— Разве так прощаются? — Лиля указала на стол, где стояли одна неполная бутылка «Горного дубняка», чайник и тарелка с дешевым печеньем.
— Это ты виновата, — упрекнул ее Эмма.
— Я?
— Ну да. Галя и Сима сказали, что без Лили не станут чистить картошку. Ты не пришла. А какая же вечеринка без картошки?
Разговор поддерживал в основном один Эмма. У него было, по-видимому, отличное настроение. Заметно было, что предстоящее путешествие с Либкиным волнует и радует его. Либкин же сидел с угнетенным видом, был хмур, рассеян. Лишь после того, как он и Эмма выпили вина, — остальные пили только чай, — он немного оживился.
Вскоре стали расходиться. Ребята пошли провожать девушек домой.
На улице Лиля на какое-то мгновение осталась одна. Либкин с невозмутимым лицом стоял немного поодаль. На протяжении вечера он и Лиля не обменялись ни единым словом.