— Ох, сколько в вас еще озорства, Вася, ну совсем как мальчишка! А где вы оставили нашего Льва Марковича?
— Наверное, пошел в вагон к Савелию Кузьмичу. Оба финансовые работники, оба холостяки. Два сапога — пара.
Последние слова Вася произнес, уже уставившись глазами в свою толстую книгу.
— Читайте, я вам не буду мешать, — сказала Мира Ефимовна и придвинулась ближе к окну.
Поезд отошел от станции, но ее строения еще проносились мимо окна.
Мира Ефимовна закрыла глаза — так ей лучше было вслушиваться в то важное, большое, что происходило внутри нее. Вот оно: толчок… И еще… легко так, неясно… И сердце — в трепет… Когда она собиралась выйти замуж за Мишу, представляла себе их совместную жизнь, знала — будет счастье. Но таким полным, таким всеобъемлющим она его себе не представляла… И разве можно представить то, чего не знаешь? Как жаль ей всех тех, кому не дано чувствовать того, чем она полна теперь… Бедные… Зинаида Семеновна, например. Несчастная, сделала аборт и сама не подозревает, какого огромного лишила себя счастья. Она красива, пользуется успехом у мужчин, вертит, ими, как хочет, и думает, что в этом счастье. Но что это за бедные ошметки в сравнении с тем, чем переполнена теперь она, Мира…
Она открыла глаза. Оглянулась — на верхней полке напротив Вася углубился в свою толстую книгу. Из кулька на скатерку выкатилось яблоко. Алые полоски на нем так тепло контрастировали со снежной, холодной белизной, проносившейся за окном… «Хороший день сегодня, — подумала Мира Ефимовна. — Мишина телеграмма… Яблоки… — Улыбнулась. — Надо же — в такой мороз по перрону без шапки… Чудачок!»
Глянула вверх:
— Вася, вы все еще «Обломова» читаете?
— Да, Мира Ефимовна.
— И как?
— Блеск!
— А что вы раньше говорили, помните?
— Дураком был, Мира Ефимовна, каюсь — круглым дураком!
— Ну зачем же так? Вас просто плохо учили литературе.
Вася повернулся на полке, его белесые вихры свесились вниз.
— Мира Ефимовна, вы, наверное, отличная преподавательница литературы, да?
— Ну что значит отличная? Просто я стараюсь перед своими учениками прежде всего раскрыть красоту слова, научить их наслаждаться им, чувствовать всю его прелесть. А тогда уже дойдет и все то, что литература несет в себе: идеи, идеалы — все.
— Правильно, — заметил Вася. — А как у нас чаще всего учат? Вот как, например, учили меня? Литературу мы «проходили». «Проходили» Пушкина, Лермонтова, Некрасова, современных писателей и… так и прошли мимо них.
— Это плохо, — сказала Мира Ефимовна. — Ну, а в институте?
— В институте вовсе считают, что гидрологам литература не обязательна. И вот, стыдно признаться, я полный профан. И только вот благодаря вам…
— Что благодаря мне?
— Благодаря вам у меня, кажется, появился вкус к настоящей литературе. Вы знаете, Мира Ефимовна, бывает, что какая-нибудь случайная встреча перевернет жизнь человека. Такова — не смейтесь — встреча моя с вами. Вы на многое мне раскрыли глаза. И вообще, Мира Ефимовна, вы какой-то очень цельный, очень полный человек…
— Куда уж полнее, — улыбнулась она.
— Нет, я не о том. Как бы это лучше объяснить вам? Вот когда разрезаешь арбуз, а он зрелый, переполненный соками, так и переливает через край…
— Ну, Вася, — отмахнулась, краснея, Мира Ефимовна, — это вы что-то уж чересчур. По отношению к вам признаю за собой одну небольшую заслугу: я сумела вам разъяснить, что Иван Александрович Гончаров хороший писатель и что «Обломова» следует прочесть.
— Да, помните: на второй день после выезда из Москвы я, разочарованный, пришел из поездной библиотечки, говорю: «Все порасхватали. Осталась пара детективов и вот этот фолиант. На всякий случай взял, но что читать буду, не знаю». — «А что это?» — спросили вы. «Обломов». — «Это прекрасная книга! Неужто не читали?» — «В школе, говорю, проходили отрывок. Единственное, что осталось в памяти: знойный полдень в деревне, и в квасе плавают мертвые мухи». — «Как можно, — возмутились вы, — такое произведение — и все, что осталось, — мертвые мухи… Немедленно читайте!» — «Да о чем читать? — говорю я. — Знаю, речь о помещике-лежебоке, который за всю жизнь палец о палец не ударил. Сто лет тому назад это еще могло кого-то интересовать, но в наше время…» — «Да читайте, — повторили вы. — Вы насладитесь мастерством, с которым этот лежебока описан, да и самим лежебокой также… Обломов, обломовщина — это ведь целая эпоха в развитии русского общества…» Тут вы мне процитировали Добролюбова… И вот — который день не могу оторваться…