— О чем обо всем?
— Обо всем решительно, понятно?
— Нет, не понятно. Вы молодая, красивая женщина. Вами все восхищаются. У вас хороший муж. Чего вам недостает?
— Чего недостает? — Зинаида Семеновна вдруг доверительно склонилась к своей попутчице. — Сама не знаю, только знаю — недостает. Ой, как многого недостает…
— Ну и отлично, что знаете, — сказала Мира Ефимовна, — значит, со временем обретете.
— Вы думаете?
— Конечно. Вот вы едете к мужу. Он ждет вас.
— Да, еду… — странным голосом сказала Зинаида Семеновна и надолго умолкла.
— Может, на боковую? — предложила Мира Ефимовна. — Пока не вернулись наши кавалеры…
— Пожалуй, — ответила Зинаида Семеновна. — Извините, Мира Ефимовна, вам нужен покой, а я волную вас. Извините…
— Да что вы! — ответила та. — Главное, успокойтесь вы, Зинаида Семеновна, не расстраивайтесь по пустякам. Вот отдохнете за ночь и встанете завтра со свежей головой.
Не зажигая света, обе женщины разделись и улеглись под одеяла.
Вскоре явился Вася. Тихо приоткрыв дверь, он на цыпочках вошел и немного постоял в темноте. Спать не хотелось, он думал в коридоре еще почитать. На горизонте у Обломова появилась Ольга… Красивая, нежная, умная Ольга… Неужто и теперь Обломов останется верен своей натуре? Неужто и Ольга не взбодрит, не пробудит его от спячки, не вынудит, наконец, к какому-нибудь активному действию? Так думал Вася и вдруг решил, что нет, сегодня читать больше не будет — завтра, С радостным чувством уверенности в том, что завтра ждет его интересное, захватывающее, он ловко подтянулся на локтях и тихо прыгнул к себе на полку.
Совсем поздно вернулся Лев Маркович. Он хотел войти неслышно, но так стукнул дверью, что тут же замер: не разбудил ли кого? Нет, кажется, не разбудил… Чтобы хоть как-нибудь видеть в темноте, включил ночную лампочку и в ее густом фиолетовом свете стал раздеваться. Снял пиджак, галстук, джемпер, все это сложил на верхней полке, затем, придвинув лесенку, стал медленно, с трудом, по ней взбираться. Потом долго и неловко стягивал с себя брюки, аккуратно сложил их и, наконец, тяжело вздохнув, улегся. Наблюдая все это, Вася думал: прав, конечно, толстяк, что просится на другое место, ему ли карабкаться на эту верхотуру? Он тихо кашлянул.
Лев Маркович живо повернулся:
— Не спите, Вася?
— Нет.
В свете ночника Васины белесые вихры и рыжая борода Гнезина были одинакового темно-фиолетового цвета.
— Что слышно тут? — прошептал Лев Маркович, показывая вниз.
— Полный порядок.
— А я думал: может быть, уже?
— Никак нет.
— А не возможно ли, что этой ночью, а?
— Исключено. Спокойной ночи!
Вася откинулся на свою постель и повернулся лицом к стенке. Лев Маркович еще некоторое время беспокойно ворочался, пока приглушенный ночной теменью равномерный стук колес не убаюкал и его.
6. Новый день
Было еще рано, но капитан Лаутин и Надя уже стояли у окна. К этому настолько привыкли, что если б однажды не увидели их на этом месте, показалось бы, что в вагоне чего-то не хватает. Она все время держалась рукой за оконную раму, как бы опасаясь, чтоб резкой качкой от движения поезда не отшвырнуло ее от собеседника. Они разговаривали или молчали. Но когда и молчали, казалось, что они продолжают разговор. Она все время не отрываясь снизу вверх смотрела на его крупный подбородок с глубокой ямкой посередине, на широкие крылья немного вздернутого носа, на жидковатые пшенично-светлого цвета брови и, главное, в глаза, как бы налитые густой, отстоявшейся синевой.
— Что вы так разглядываете меня? — спросил он у нее однажды. Он знал, что некрасив, и, когда женщины смотрели на него, смущался. Ему казалось, что они посмеиваются над ним, и вовсе не подозревал, что нравится — не отдельными какими-то чертами лица, а общим выражением уверенности и силы, которые излучал весь он, вся его ладно скроенная фигура.
— А я не разглядываю, — ответила ему Надя, — я слушаю вас.
И это была правда — она не разглядывала, впрочем, она и не слушала, а со всей впервые проснувшейся в ней жадностью своих девятнадцати лет всего его как бы впитывала в себя…
В редкие минуты, когда не стояла у окна, Надя у себя в купе писала письма подружке, оставшейся в Москве.
«Натка, дорогая, — писала она и в это утро, — я уже пятые сутки в пути, и ты не можешь себе представить, сколько нового за эти дни вошло в мою жизнь. Я так счастлива, что не послушалась тебя и не полетела самолетом, а поехала этим чудесным экспрессом «Россия»… Каждый день переполнен до краев. Я уже не говорю о местах, которые мы проезжаем, хотя и это очень важно и интересно. Но главное, Натка, главное… Ты можешь мне не поверить. Но я… Я, кажется… Да, да, да!.. Впрочем, нет, я не выскажу этого слова даже тебе… Не скажу и себе самой до тех пор, пока не скажу е м у… Но ему я никогда этого не выскажу… И это неважно. Главное — я так счастлива, как не была еще никогда в жизни…