— Это очень важно — то, что вы рассказываете, — сказала Мира. — Не всем это известно. И я вот не знала. А есть ли евреи-рабочие — токари, слесари, сварщики?
— Да еще какие! На заводе силовых трансформаторов много лет трудится — ваш муж, наверное, его уже знает — знатный токарь Морис Глик. Восьмую пятилетку он выполнил за три с половиной года. За столько же времени собирается он выполнить и девятую. Жена Мориса, Сарра Глик, — начальник большого цеха на нашей текстильно-швейной фабрике. Оба награждены орденами.
— Как, вы сказали, их фамилии?
— Глик.
— Да, это поистине счастье[6], — промолвила Мира. — Ну, а вы сами, Абрам Лазаревич, почему не рассказываете о себе?
— А что обо мне рассказывать?
— Но вы и сами, наверное, давно и хорошо работаете?
— Четверть века. С восемнадцати лет.
— И небось имеете награды?
— Не без того.
— У вас должно быть много детей. Угадала?
— Нет, не много — трое.
— По нашим временам немало. Большие?
— Дочка в восемнадцать вышла замуж и произвела меня, представьте, в деда. Вот уже два года, как я удостоен этого звания.
— Внучка? Внук?
— Внук!
— И хорош?
— Загляденье!
— А еще?
— Два сына. Старший в институте, младший в школе еще.
— Коль так, — сказала Мира, — и вас, Зискиндов, в Биробиджане целая династия?
— Немалая! — с радостью согласился Абрам Лазаревич. — Знаете, недавно в новом микрорайоне я получил квартиру из четырех комнат с лоджией. Но поверите, в праздник все равно всю родню не соберешь — тесно!.. Ну, хватит, — спохватился Абрам Лазаревич, — я тут заговорил вас, а вам отдыхать надо.
Он поднялся.
— Посидите еще.
— Нет, пора. Я — через вагон. Меня ждет уж наш профессор.
— Какой профессор?
— Едет с нами в купе. Из Владивостока. Кстати, гинеколог. Могу вас с ним познакомить.
— Благодарю. Зачем утруждать человека?
— За время пути мы с ним очень сдружились. Он заядлый шахматист, да и я в этом деле немного смыслю. До свидания! В Биробиджане — милости прошу!
Он пожал ей руку, и все лицо его — глаза, щеки, лоб, коротковатый нос — засветилось в улыбке.
Мире казалось — человека этого знает она уже целую вечность.
10. Дальний и Ближний
Повернувшись под одеялом, Зинаида Семеновна выпростала голую руку и зевнула.
— Он меня замучил, ваш гость. Сколько можно?
— Вы разве не спали? Мы старались говорить тихо.
— Какое там! Он разбудил меня, как только вошел! — Зинаида Семеновна опустила на пол голую ногу. — Не люблю людей, которые все на свете рисуют в розовых красках…
— Ко он ведь рассказывал интересные вещи, — сказала Мира.
— Кое-что было интересно, да. — Зинаида Семеновна опустила вторую ногу и стала разглядывать педикюр. — Но вообще… — Она снова зевнула и сбросила одеяло.
— Что вообще? — спросила Мира.
— Вообще не верю я людям, которые пытаются делать вид, что все хорошо… — Узкий светло-зеленый бюстгальтер и такого же цвета плавки — все, что было на ней, — оттеняли атласную белизну ее кожи. — Ах, что вы! — воскликнула Зинаида Семеновна. Раскрылась дверь, показалась голова Васи, но тут же Вася дверь захлопнул. — Напугала мальчика, — усмехнулась Зинаида Семеновна, накидывая шелковый цветастый халат.
Расчесывая на постели льняные локоны, сказала:
— Не верю я тому, что все уж так хорошо, как ваш гость тут расписывал. Есть, видать, немало своих бед и в Биробиджане.
— Возможно, — ответила Мира. — Но не об этом была у нас речь. Он отвечал на мои вопросы, и видно, что человек влюблен в свою работу, в свой город.
— Любовь бывает одна — между мужчиной и женщиной. Остальное — чепуха! — отрезала Зинаида Семеновна.
— А любовь к месту, где родился, к родному краю?
— Оставьте!
— Вы неправы, — возразила Мира. — Любовь — понятие более широкое, нежели вам кажется. А я, — добавила она, — влюбленных людей люблю! Неважно, в кого или во что человек влюблен — в женщину, в город, край… Такой всегда способен сделать больше, чем другие…
— Не будем спорить, — примирительно заявила Зинаида Семеновна, — вам, Мира Ефимовна, это вредно. Но гость ваш, — она внимательно рассматривала карандаш для подрисовки бровей, — рассказал и кое-что существенное. Я, например, не знала, что существует Еврейская автономная область…