Юна очень нравилась себе в довольно свободном крепдешиновом платье довоенного фасона, по белому полю которого были разбросаны мелкие цветы.
Месяца два назад Рождественская, перебирая свои туалеты, отдала платье Фросе, чтобы та переделала его по себе. Фрося была ненамного полнее Юны, поэтому платье перешила с таким расчетом, чтобы и дочке сгодилось для выпускного вечера.
Юна решила пойти к Серафиму и быть такой же нарядной, как его знакомые девушки. Он ведь ее приглашал? Вот она и пойдет. Терпеть его не может, но пойдет. Назло. Кому это назло? Назло всем, всем! Ему, Геннадию. Назло своей несчастной любви.
Надела новое платье — знала, оно ей идет. Фросины босоножки на каблуке — хотелось быть повыше. Чтобы выглядеть старше, впервые распустила волосы — расплела косы.
Переминаясь с ноги на ногу, Юна стояла на пороге Симкиной квартиры, держа за спиной руку с маленьким букетиком незабудок. Наконец, решившись, она позвонила в дверь.
Увидев ее, Серафим растерялся.
— Чем обязан? — и знакомая ей с детства усмешечка подернула его губы.
— Решила тебя поздравить. С наступающей самостоятельностью, — иронически, в тон его усмешечке сказала Юна и протянула ему букетик. — Не знаю, понравятся ли тебе цветы, но я их очень люблю. Они помогают забыть о весне и напоминают, что впереди — лето! С жарким солнцем, омытое дождями…
Эту фразу она придумала заранее и выучила наизусть.
— Ну даешь! Ты прямо лирик! — снова усмехнулся Серафим. — Но кто же мужчинам дарит цветы? (В то время, если цветы дарили женщинам, то наглухо завертывали их в бумагу или газету, чтобы никто не догадался об этом даре.)
В этот момент девушка, которая сидела за столом, очевидно около Симы, выскочила в коридор.
— Фи, разве это цветы! — она выхватила из рук Симы незабудки и замахнулась было, чтобы выбросить их в окно.
Но Юна успела схватить ее за руку:
— Не надо. Они ведь живые. — И, обернувшись к Серафиму, произнесла: — Если тебе не нравятся, я оставлю их себе, — и начала прилаживать цветы возле небольшого выреза в платье на груди. Выпустив из рук сумочку, нагнулась, чтобы поднять ее.
Сима тоже нагнулся, и нечаянно его взгляд упал на декольте. Он смутился и быстро выпрямился.
— Ну что?! Ты приглашаешь меня войти или нет? — спросила Юна деланно равнодушным тоном.
Серафим гостеприимно раскинул руки:
— Заходи, конечно, милости просим. И отдай мне, пожалуйста, цветы. Это первые в жизни цветы, которые мне дарят. Обещаю, что сохраню их навсегда! Они будут мне напоминать о сегодняшнем вечере. — Это было произнесено гаерским тоном, но Юна почувствовала, что говорит он серьезно.
Потом, взяв Юну за руку, он повел ее в комнату. Юна впервые оказалась у него в комнате — раньше дальше коридора она не заглядывала в эту квартиру. Комната выглядела совсем скромно. Мебель была только самая необходимая. На тумбочке умостилась старинная машинка «Рейнметалл». Юна отметила про себя: у них с Фросей стоял письменный стол вместо обеденного, а Симке письменным — служил обеденный. Чего только на свете не бывает!
За небольшим круглым столом сидели гости — человек десять сокурсников и просто знакомых.
— Будем знакомиться! — шумно объявил Сима. Он многозначительно помолчал, затем, подмигнув Юне, сообщил: — Эта девушка — мой адъютант.
За столом поднялся галдеж.
— Ну, положим, когда это было… — вставила Юна.
— В детстве, в детстве, — поправился Симка, — теперь времена изменились, она больше уже не мой адъютант.
— А чей же? — раздался игривый голосок кареглазой девушки.
Юна посмотрела на Серафима настороженно, ожидая, что он еще выкинет.
«Если скажет — Генкин, я за себя не ручаюсь, — подумала она, — только пусть попробует».
— Так все-таки чей? — настаивала кареглазая девушка.
Серафим вместо ответа только развел руками. А Юна сказала:
— За последние десять лет женскому полу дали другие роли.
Гости засмеялись, зашумели, а Юна уже держала стакан с шампанским. Она вообще в первый раз пила вино. То ли от шампанского, то ли от веселья и возбуждения, то ли от внимания, обрушившегося вдруг на нее, она почувствовала себя увереннее. Глаза ее заблестели, щеки запылали. Она танцевала непрестанно, не пропуская ни одного танца.
Серафим весь вечер не сводил с нее глаз. Чувствуя это, Юна все больше и больше заводилась, отдавалась танцу, отрешившись от всего вокруг. Еще крутилась пластинка на диске радиолы, еще Юна пыталась что-то изобразить в своем танце, когда нечаянно кем-то брошенное имя «Гена» вернуло ее на землю. Один из гостей спрашивал о нем у Серафима. Сердце Юны учащенно забилось, краска сошла с лица, глаза потухли…