— Вот что, девочка. В таком пальтеце на рыбьем меху больше ходить нельзя. Ты зябнешь в этом ветродуе. Будем копить! Каждый месяц приноси мне сто рублей. А пока возьми, — и она достала из кованого сундука серенькую шубку из искусственного меха, которую, вероятно, носила давно. Может быть, еще до войны.
Так Юне и скопили тогда на пальто…
В то же время, вполне возможно, что эта самая «дань детству» в отношениях с Симой выхолащивала, опустошала Юну. И может быть, она не замечала или даже не хотела замечать, что здесь-то, с Серафимом, в чем-то фальшивит, обманывает себя. «Видения красивой жизни», навеянные Симкиным обществом, не приносят желанного покоя и духовной удовлетворенности.
Но случалось и так, что душа ее требовала очищения, и тогда Юна, захваченная благими эмоциями, совершала то, что, по ее пониманию, могла сделать Фрося. Когда ее захлестнула очередная волна «очищения», Юна впервые рассталась с Симкой на долгое время.
Как всегда, Юна выбежала из дома в последнюю минуту. Она едва успела проскочить через проходную и влететь в лабораторию, как тут же к ней кинулся Галкин. Всегда спокойный, солидный и обстоятельный, Демьян Клементьевич на этот раз выглядел по меньшей мере странно: волосы взлохмачены, глаза беспокойно бегают, губы трясутся.
— Юна, — дрожащим голосом выговорил он, — Людочка… Щербак… погибает…
— Как — погибает?! — испугалась Юна.
— Операция была, большая потеря крови, — и Демьян Клементьевич вдруг положил голову на плечо Юны. — Погибает она, понимаешь, погибает! Кровь нужна. У них в больнице резерва нет…
Юна с трудом выяснила у Галкина, что сотрудница их лаборатории Люда Щербак была ранним утром госпитализирована «скорой помощью», определили — прободная язва. Галкин сказал также, что провел всю ночь у Люды, вызвал «скорую».
— А где же ее муж?
— Муж в командировке. А мы в одном доме живем. Люда мне ночью позвонила, что ей плохо…
Тут-то Юна поняла, что свою привязанность к Щербак Галкин тщательно скрывал. Зная всю безнадежность своего чувства к Людочке, которая очень любила мужа и расставаться с ним не помышляла, он ради того, чтобы хоть видеть ее иногда вне работы, обменял свою квартиру — поселился в доме, где жила Щербак.
— Вы давно там живете? — спросила Юна.
— Ей же кровь нужна, — не отвечая на вопрос Юны, выкрикнул Галкин, — отрицательная!
— Надо клич бросить, — забеспокоилась Юна. — Бегите на радиоузел. Пусть объявят. У меня точно резус отрицательный. Побегу в санчасть. А где Игорь Петрович, Лаврушечка, их надо только предупредить, чтобы меня не искали.
— Кажется, Игорь Петрович на совещании у начальства, а Анатолий Иванович в цехе. Ты, Юночка, беги, беги. У тебя действительно отрицательный?
— Точно! — выпалила Юна. Про себя усмехнулась: полгода назад она сделала аборт, ничего не сказав Симке. Почему? Сама не знает. То ли не захотела нарушать его покой, то ли понимала — в этой ситуации она должна сама принимать решения, независимо, правильны они или нет.
Кровь в санчасти Юна предложила одной из первых…
— А ты, Юночка, товарищ. Просто молодец! — сказал Галкин, когда она вернулась в лабораторию.
Ее отпустили домой, так как у нее наступила слабость, кружилась голова и хотелось дремать.
«Что случилось?» — спросили пружины, когда она, одетая, легла на старую кровать.
«Хочу спать», — ответила про себя Юна.
И сон сморил ее, будто провалилась в бездну. Глубокой ночью ее разбудил стук камешков о подоконник — один, другой. Подойдя к окну, Юна увидела Серафима. И вот впервые он оказался в ее комнате ночью. Значения этому она не придала. В квартире ведь его знали, видели, не раз читали его статьи.
— Почему не подходила к телефону, я звонил несколько раз? — еще не переступив порога комнаты, спросил он.
— Не слышала, спала…
— Но я же слышал в трубку, как тебе в дверь стучали…
— Не слышала, спала, — повторила Юна.
— Все героиней хочешь быть, — не выдержал Серафим. — Новоиспеченный Гагарин. В космос, что ли, собралась? На выносливость себя проверяешь?
— При чем тут героиня? — Юна, недоумевая, посмотрела на него.
— Зачем тебе кровь сдавать надо было? Ее все равно не спасли.
— Ужас… Откуда ты знаешь?
— Звонил к тебе на работу. Там мне и рассказали о твоем «мужественном поступке». Кстати, я решил написать очерк. Даже название наметилось: «Связь поколений». Сначала о Фросе, а потом о тебе.
— Не смей ничего обо мне писать. Нас было много.
— Нет, все-таки зачем тебе было надо кровь сдавать?! — Его губы сложились в усмешечку. — Вас было двое, с отрицательным резусом. Может, еще у кого был, но те не пришли. Хватило двоих…