— У меня отец пропал без вести, — вздохнул Саша. — А я к нему на фронт бежал, да поймали и отправили домой. Так что я тебя хорошо понимаю. Маме твоей обязательно что-то сделаем. Поставим ограду и недорогое надгробие. Я в одном месте должен получить кое-что. На эти деньги и сделаем.
И Юну безгранично тронули эти слова — ведь Фросю он никогда не видел, а заботится о памятнике.
До поры до времени ничего Юна не стала говорить об этом Рождественской. Виделся Юне день в солнечных лучах и зелени деревьев, когда они с Евгенией Петровной придут к могиле Фроси и Рождественская в изумлении остановится перед оградой и доской, на которой будут выбиты самые простые слова. Евгения Петровна спросит: «Откуда это? Кто сделал?» И тогда Юна с гордостью ответит: «Саша постарался. Весь гонорар за статью отдал».
Наступила весна. В один из апрельских дней Корнеев пришел от Ахрименко и сообщил Юне, что будет дежурить в гостинице два дня подряд, так как у сменщика кто-то заболел из домашних. Пользуясь отсутствием Корнеева, Юна занялась уборкой. Но вскоре он вдруг пришел и стал что-то искать в бумагах.
— Что, дежурство отменилось? — спросила Юна.
Корнеев молча продолжал перебирать бумаги.
— Что ты ищешь?
— Страничка одна потерялась. Не помню, то ли здесь оставил, то ли у Ахрименко. Хотел сегодня в перерыве занести в редакцию, оставить там на вахте. Не помнишь, когда я ночью от Миши звонил, про страничку не спрашивал?
— Нет, ты сказал, что прямо от Ахрименко поедешь на работу.
— А приехал к тебе, — напомнил Саша, — но — ненадолго, все равно дежурить два дня подряд! Ох, как мне все это надоело! Отчего мы так скудно живем? Была бы, например, машина… Взял бы Тапирчика, и поехали куда глаза глядят. А здесь — иди добывай хлеб насущный. Нет, пора заняться творчеством вплотную, иначе вся жизнь пойдет прахом, — и он, поцеловав ее, ушел.
Юна стала разбирать черновики Корнеева и нечаянно натолкнулась на клочок бумажки, который он, вероятно, и искал. Она развернула бумажку. Начав читать, поняла, что записка написана утром.
«Кисуля! Не забудь! Завтра, 28 апреля, вечером идем в «Метрополь», — Юна в волнении закусила губу до боли. — Поздравляю тебя, мой родной, с юбилеем нашей встречи и помолвки. Очень прошу, надень замшевый пиджак. Не пренебрегай. А то получается, что его напрасно купила. Сто рублей принесу в ресторан, чтобы ты сразу отвез свой долг и мог считать себя «порядочным человеком».
Кисонька, прошу тебя, сократись в долгах. Не то машинные деньги все разлетятся. Тебе же хочется машину, и твой «котеночек» старается все сделать для этого…»
Дальше шло перечисление дел, которые надо переделать Корнееву в ближайшие дни. Все в записке яснее ясного говорило о продолжающейся совместной жизни — его и Нади. Юна почувствовала, что она готова убить незнакомую женщину. Но… как же так? Что — у той никакого самолюбия нет? Знает, что он ее не любит, так нет же, все еще опекает.
И тут Юну будто что-то толкнуло. Она ощутила, что Корнеев продолжает быть с прежней — черт ее знает, кто она ему, — в близких отношениях, а Юне врет, что не может так, сразу оставить друга-товарища и тому подобное.
И Юна решила повидать Надю.
Адрес Юна запомнила еще тогда, зимой, когда встретила Корнеева у Ахрименко. Они шли к метро с Сашей, и Юна спросила у Корнеева, где он живет. Теперь-то она уверена, что адрес этот и есть адрес Нади! Корнеев, помнится, еще очень подробно объяснил, как лучше всего доехать до дома, где он жил, как пройти во флигель — флигель стоял в глубине за другими постройками. Саша хвалил тогда и район, и сам дом, и квартиру… Единственное, о чем он сокрушался, так это, что квартира на первом этаже.
Вечером Юна поехала к Наде. Несколько раз подходила к квартире, на двери которой висела металлическая пластинка с выгравированными фамилиями: «Воронихина Н. В., Корнеев А. А.», и все не решалась позвонить.
«Что я ей скажу? — думала Юна. — Потребую — оставьте Сашу в покое? Он вас не любит? Нет, надо же, как получается — ограду маме делать на деньги этой «просто женщины»! С ума сойти!»
Наконец все-таки Юна позвонила. Дверь ей открыла невысокая женщина с коротко стриженными волосами под «горшок». Длинная челка закрывала лоб, отчего ее глаза глядели маленькими коричневыми буравчиками.
Женщина была коренастая. Юне невольно вспомнился гоголевский Собакевич. На вид ей было около пятидесяти, и у Юны мелькнула мысль, что по годам она годится ей в матери.
— Простите, мне нужна Надя, — сказала Юна.