Когда было напечатано ее первое интервью, она тут же поехала к Рождественской. Ведь на маленькой «четвертушке» напечатана фамилия — «Ю. Ребкова». Рождественская очень обрадовалась, засуетилась — то переставляла зачем-то с места на место старую, потускневшую от времени хрустальную вазу, в которой не было цветов, то принималась разглаживать скатерть. Потом, спохватившись, предложила Юне поесть.
— Такой успех! — говорила она по привычке, вскидывая вверх руки. — Прасковья Яковлевна может спать спокойно! «Девка не пропала». А главное мама твоя — Фрося. Может, повезет. Начнешь печататься, деньги будут, надгробие поставишь. А то с «этим» твоим далеко не продвинешься. Бог даст и от него отлипнешь.
Да, ни ограды, ни надгробия на могиле мамы так и нет. Только бугорочек, обложенный дерном, да маленькая железная трафаретка. А она почти три года уже работает!
Прошел еще год, а могила так и осталась голой. И от Корнеева Юна не «отлипла». Теперь в ее жизненных перипетиях принимали участие не только соседи, Евгения Петровна, но и сотрудники редакции, которые не раз обсуждали и осуждали Корнеева. А когда Юна приходила на работу с синевой под глазами, с сухим блеском в глазах, ее сослуживцы уже знали, что Саша опять ушел от нее. Юна каждый его уход переживала с прежней болью… Они сочувственно поддакивали ей и часто повторяли одну и ту же фразу: «Надо же, какой подлец! Тунеядец несчастный, альфонс проклятый! Да брось ты его!»
И что же! Теперь, когда Сашу поносили, ей на какое-то время становилось полегче, будто она свою беду перекладывала на их плечи, не ощущая, что тем самым предает Корнеева.
Но почему сотрудницы считали его тунеядцем и альфонсом? Да потому, что Юна сама так называла его в момент остервенелости, когда ей не хотелось жить, когда она знала, что он у Нади. О том, что он работает, худо-бедно зарабатывает и делится с ней, она в такие минуты забывала: тунеядец — и все!
Когда же она улыбалась, все у нее спорилось, всем становилось понятно, что Саша опять появился на горизонте. И Юна уже не считала, что мужчина должен трудиться в поте лица своего, особенно такой талантливый человек, как Корнеев.
«Таким необходимо заниматься творчеством», — думала она. И готова была все силы свои отдать работе, лишь бы только он был при ней и писал свои сочинения, лишь бы он не задумывался о заработке.
«Согласна даже уборщицей в метро подрабатывать или еще как-нибудь», — решала она про себя.
И хлопотала о работе по совместительству, но тут Корнеев внезапно исчезал из ее поля зрения на неделю, и все ее устремления летели к черту.
Почему она никогда не звонила Наде? Ведь знала номер ее телефона, ведь могла убедиться в обмане Корнеева! Боялась правды. В течение всех лет она — через самообман — давала ему возможность возвратиться к ней.
После нескольких лет такой странной и суматошной жизни — то Корнеев дома, муж, то исчезает на неделю — Юну постигло несчастье. Болезнь, первый приступ был еще при жизни Фроси, проявилась снова. В один из вечеров, когда Корнеев отсутствовал очередной раз, Юна почувствовала сильную боль в пояснице. У нее даже в глазах потемнело. Пришлось вызвать «скорую», и в больницу ее отвезла «мамашка».
Уже на следующий день Юне виделось, что ее отделяла широкая полоса от прежней жизни — та вдруг сделалась чужой, нереальной. Казалось, не существовало ни квартиры в коммуналке, ни редакции. Даже образ Евгении Петровны, с которой была связана почти вся жизнь Юны, потускнел. И Корнеев ушел в тень. Теперь о нем напоминала только жалость к себе: вот лежит тут одинокая и заброшенная.
Но ранним утром следующего дня в больницу приехала взволнованная и растерянная Рождественская. Она все выспрашивала у гардеробщицы, как здоровье ее «девочки», которую вчера привезли на «скорой».
Однако нужна была Юне не Рождественская, а он, Корнеев. Порой ей начинало казаться, что в будущем она сможет обойтись без него, что, как только выйдет из больницы, она порвет с ним. И еще она думала о своей маме, о Фросе. Нигде так, как в больнице, не выверяются многие человеческие качества, понятия о добре, милосердии и сочувствии. А именно этими качествами обладала Фрося.
Через несколько дней приступ у Юны прошел. Но по лицам врачей она видела, что дело обстоит гораздо сложнее. Ее назначили на консультацию к профессору. За час до этого Юна сказала лечащему врачу, что, если у ее обнаружат рак, она покончит с собой.