— Я знаю, что больным этот диагноз не называют, — произнесла она. — Но мы живем в век всеобщей грамотности, и обозначение ЦР знают почти все. Зачем мучиться самому и мучить других? От рака еще никто не спасся…
После консультации Юна позвонила Рождественской и сообщила, что, возможно, ей будут делать операцию и просили приехать кого-нибудь из родственников. Но это решится после результатов биопсии, дня через два…
— У меня никого, кроме вас, нет, — едва ворочая языком, говорила Юна Евгении Петровне.
— Девочка, родная, — услышала она в ответ ласковый голос Рождественской. — Не думай ни о чем плохом. Мы с дядей Володей — твои родственники.
О Корнееве она не сказала ни слова — он для Евгении Петровны вообще не существовал.
После разговора с Рождественской Юна обманом заставила молоденькую сестру посмотреть запись профессора в истории болезни. Там она увидела слова: «Болезненный отек справа».
«Отек — это та же опухоль», — пронеслось в голове у Юны. И вдруг она почувствовала, что очень хочет жить. Что мужество, которым еще недавно бравировала, куда-то уходит. Она поняла, что ничего лучше жизни нет и что за нее надо бороться не меньше, чем за любовь.
— Ребкова, — позвала Юну нянечка. — К тебе пришли. Спустись вниз…
В холле для посетителей стояли тетя Женя и… Серафим. От неожиданности Юна чуть не ахнула. За недолгий промежуток времени, что прошел после разговора с Юной, Рождественская нашла Серафима. Она боялась, что будет волноваться и не сможет обстоятельно поговорить с врачом.
«Здесь необходим мужчина, — решила она. — И мужчина серьезный и весомый, — а «весомее», чем Серафим, у нее знакомых не было. То, что Серафим женат, при таких обстоятельствах значения не имело. Важно другое — чтобы врачи знали: судьбой «девочки» обеспокоен известный журналист и писатель…
Серафим, услышав от Рождественской о болезни Юны, сразу сказал:
— Ждите меня. Сейчас выезжаю. Что ей можно привезти?
И вот он стоит в холле больницы перед Юной и говорит что-то веселое, стараясь отвлечь ее от нерадостных мыслей:
— А я, по правде сказать, думал, что выйдет ко мне дряхлая старуха. Ты же все такая же! Ну куда это годится, чтобы мой адъютант мог позволить себе такую недисциплинированность — заболеть. Юнчик, а ты же вообще — молодец! Встречаю твою фамилию в печати. Значит, мои уроки не прошли даром? Да ты не волнуйся. Все, что нужно, — сделаю. Ты же знаешь. Не могу же я в самом деле допустить, чтобы мой верный адъютант выбыл из строя. И лекарства достану. Ты только не волнуйся.
Серафим взял Юну за руку и нежно пожал ее, а затем ласково провел пальцами по волосам… И Юна почувствовала его уверенность в том, что все будет хорошо, и эта уверенность передалась ей. Она прильнула головой к плечу Серафима. И вдруг увидела Корнеева! Сначала она замерла от неожиданности, потом отпрянула от Серафима!
— Это тебе, — тихо произнес Корнеев, вытаскивая из сумки бутылки с соками, фрукты и бросая ей на колени. — А это Виктор Васильевич шлет. Его мадам тебе специально готовила, — и Саша вслед за фруктами вытащил банку с какой-то настойкой. — Я думал, что действительно у тебя все очень неважнецки. Оказывается, тут идиллия! — уже громко продолжал он. — Мне просто здесь делать нечего! А ты, Тапирчик, решил вернуться к старому?! — он повернулся и пошел к выходу…
Юна хотела броситься за ним, остановить, объяснить. Но осталась сидеть, словно пригвожденная к стулу, не смея пошевельнуться.
— Ладно, Юнчик, поправляйся. Я пошел, — Серафим поднялся. — Но ты не волнуйся. Все, что будет зависеть от меня, я сделаю, — повторил он. — Главное, что мы с тобой из одного двора, из одного детства.
— Как чувствовала, что «этот» все испортит! — воскликнула Рождественская, когда ушел Серафим. — Такое несчастье, а он фортели выкидывает, амбицию свою показывает.
Когда ушла и Рождественская, Юна все сидела на подоконнике и отрешенно смотрела на проходивших мимо посетителей.
«Может, я и правда дура, что упустила Симу, — думала она. — Нет! Люблю-то я Корнеева! Даже готова сейчас позвонить Наде и попросить, чтобы он ко мне пришел снова…»
Тут она подумала о Фросе, пытаясь сравнить свою любовь к Корнееву и любовь мамы к Василию. Мамина любовь давала ей силы, а Юна в своей любви к Корнееву только теряла — и силы, и веру в хорошее, чистое.
Через два дня новое событие потрясло душу Юны. Она выкрала свою «историю болезни» и узнала результаты биопсии. На маленьком синеньком клочке бумаги, вклеенном в «историю», было написано: «злокачественных клеток не обнаружено». Однако врачи сходились во мнении, что без операции ей не обойтись и что, скорее всего, операцию придется провести в два этапа.