— Нет, давно не был, — ответил Анатолий Иванович. — Твой дом уже лет восемь как снесли. Наш? Наш весь выселили. Гостиницу теперь женщины в свои руки взяли, комитет свой устроили.
Кладя трубку на рычаг, Юна подумала, что прав Лаврушечка, надо сейчас же позвонить тете Жене и ежедневно звонить… Потом ее мысли перекинулись на предстоящую встречу с бывшими сослуживцами и на то, как ей одеться.
Юне захотелось выглядеть элегантно, но не крикливо. Пусть все увидят, что стало с бывшей лаборанткой в нелепом трехцветном платье-сарафане. И мужа она с собой возьмет. Пусть Иван наденет свою английскую тройку. Она ему очень идет и сидит на нем ладно. Пусть увидит, какие люди с ней работали! И что веселиться она умеет. Это с ним она про все забыла.
В размышлениях Юна и не заметила, как Иван вернулся с вечерней смены. Она это поняла лишь тогда, когда услышала, как он возится на кухне, готовя себе ужин.
«Опять на ночь ест», — только и подумалось.
Предложение Юны пойти с ней на юбилей лаборатории энтузиазма у Ивана не вызвало.
— Что я там не видел, на вашей встрече? У меня самого будет встреча.
— Но я тебя очень прошу пойти со мной. Неужели тебе один раз трудно пожертвовать своими делами ради меня? — настаивала Юна. Она начинала понемногу заводиться.
— Ты же хочешь получить водительские права? Разве нет? Вот мне и надо насчет курсов договориться.
Прошло, всего несколько дней с того времени, как они купили новый «Москвич» на деньги, скопленные свекровью. Деньги Мария Дмитриевна отправляла по тысяче, потому что боялась всяких непредвиденностей. На каждую тысячу она не забывала делать дарственную. Последняя тысяча пришла чуть ли не за день до погубившего ее приступа.
— Нет, думаю, нечего мне с вами вечер терять, — продолжал Иван. — Что, мне интересно, что ль, слушать, как вы будете друг перед другом хвалиться? Кто больше успел в жизни. Будете друг другу говорить комплименты, а про себя достигнутые успехи сравнивать начнете. Я и без этих эффектов обойдусь. Про тебя я и так все знаю.
— Что ты про меня знаешь? — ее брови недоуменно поднялись. — Что ты этим хочешь сказать?
— А то, что без меня ты ноль без палочки. Так, тьфу — и нет тебя. Толку-то с тебя ничегошеньки. Ничего не значишь в жизни. И журналистика твоя — сплошная липа. Для «развесу». Для несведущих, вроде моих, как ты их называешь, клиентов.
— Ну, ты хамишь! — взорвалась Юна. — Однако при надобности очень хорошо ты моей журналистикой спекулируешь. Это, может, единственное, что меня связывает с людьми…
— Да где ты людей нашла? — перебил ее Иван. Он схватил со стола тарелки и с ожесточением бросил их в мойку. — В твоей редакции дурацкой, где одни неудачницы собрались и завистницы? Все до одной они завистницы — вроде твоей бывшей подруги. Как ее… Валя? Завидуют, что я твой муж! Усекла? Или же ты людей нашла среди тех, кого описываешь? Может, где-то еще людей видела? Сомневаюсь. Я, например, кроме своей мамочки, что-то никого не упомню. Мамулечка умная была. Не раз она мне говорила: в люди выбиваются только истребители. Так она называла тех, кто своих конкурентов истреблял, а из них — кто выше поднимался.
«Нет, милый, — думала Юна, глядя на дорогу, бегущую навстречу. — Людей я встретила! Обыкновенных и вовсе не… истребителей. Просто добрых, хороших людей. Жаль, что так поздно я стала понимать, что есть они, и немало их…»
Она словно спорила с мужем, сидящим рядом с ней. Иван опять стал настраивать приемник. Радиоволна все время куда-то уплывала, и голос певца слышался откуда-то издалека.
— Они бы, эти люди, тебе рассказали, к чему приводит желание первенствовать, подавляя других. Это ведь фашисты истребляли ради собственного господства. Меня вот тоже… чуть не истребили…
И опять пришли ей на память Фрося, Василий, имя которого стало для Юны не только отчеством, но и символом отечества, ее защитившим.
В тот поздний вечер она уже дошла до крика, пытаясь убедить Ивана:
— Не редакция дурацкая! Я сама виновата. Годы ходила на работу как на каторгу! Людей сторонилась! Хорошо, хоть теперь наконец с Валентиной помирилась!
— Значит, опять между вами дружба разыгралась? А мне и словечка об этом не промолвила. Подожди, она козу тебе заделает! Прибежишь жаловаться…
— Да говори ты человеческим языком! Надоел твой жаргон!
— Ко мне, говорю, прибежишь жаловаться! — продолжал Иван, перекрикивая ее. — Кому ты нужна? Никому! Может, разве мне только еще чуть-чуть… Чтобы можно было именем твоим спекулировать, — с издевкой закончил он и ехидно засмеялся.