— Зато ты мне совсем не нужен! — в запале вырвалось тогда у Юны.
Получилось неожиданно для нее самой. И тут она испугалась, что Иван вдруг оскорбится и уйдет, бросит ее… Кому тогда она действительно будет нужна? Как-никак ей уже тридцать девять, а не семнадцать, когда начинала с Лаврушечкой работать. И кто ей еще сможет такую, как она имеет, жизнь «построить»?
— Черт знает, до чего скоро договоримся, — Юна пошла на попятную, стараясь загладить неприятный осадок, который мог возникнуть от ее слов у Ивана. — Ладно. Не хочешь идти со мной на юбилей — не надо. Но зачем оскорблять людей, которых ты не видел, не знаешь? И грубить мне необязательно. Раньше ты таким не был…
— Не был — потому что терпел. Твою блажь терпел. Больше — не могу. Из-за этого… — Иван умолк и отвернулся от Юны. Она поняла, что спазмы сдавили ему горло. Но Иван справился с собой и закончил: — Я негодяй! К мамуле не выбрал времени приехать! А теперь невестушка зато на ее машинке кататься будет! Нет, никто мне теперь не нужен, никто!
Черты его лица исказились, будто он что-то в себе сдерживал, и Юне даже показалось, что еще немного — и он просто расплачется. Ей стало не по себе.
Минутой раньше она готова была завестись и высказать мужу все, что она думала о нем и об его «мамулечке». Но необъяснимое женское чутье подсказало ей, что все эти годы Иван чувствовал себя ребенком, сыном и вдруг осиротел — и ему пришлось в одночасье повзрослеть. Неожиданно от этого прозрения Юна осознала себя сильной, необходимой ему. Сейчас именно тот момент, когда она может заставить его уверовать в ее незаменимость.
И Юна обняла мужа, прижала его голову к груди и начала гладить, уговаривая, как маленького больного ребенка:
— Ванечка, миленький, успокойся. Все образуется. Все уляжется.
Что образуется, что уляжется — она и сама не знала.
Ее убаюкивание успокаивало, усыпляло. На какое-то мгновение он затих и даже прижался к ней. Лицо стало разглаживаться, в нем исчезла напряженность. Но вдруг оно опять исказилось болью. Иван отпрянул от Юны. Губы его сжались точь-в-точь, как некогда недовольно их поджимала Мария Дмитриевна, и Юна ощутила, что ему неловко за свою минутную слабость, стыдно, что он позволил жене успокаивать себя.
— В общем, как хочешь, — равнодушным тоном произнес Иван. — Если ты настаиваешь — могу и пойти. А сейчас давай спать. Мне завтра рано вставать. Я лягу в гостиной.
Он молча повернулся и пошел в большую комнату.
От слов Ивана веяло холодом, и настроение Юны опять испортилось. Она поняла, что проиграла, и больше превосходства над Иваном не ощущала. Она также поняла, что кончина свекрови не оборвала невидимую, духовную ее связь с сыном. И что Иван ни на какую встречу не пойдет. Да и ей нечем удивлять своих бывших сослуживцев. Не о чем ей с ними говорить. Не о свекрови же в конце концов, которую она презирала, не о муже, которого вроде бы терпит около себя, принимая его «дарственные», а вместе с ними видимость абсолютного благополучия?
На следующий день Юна сообщила Анатолию Ивановичу, что прийти на встречу не сможет из-за внезапной болезни мужа. Что с ним, она не знает. Ночью у Ивана поднялась высокая температура.
— Жаль. Может, он поправится? — огорченно проговорил Лаврушечка.
— Кто знает?.. Но я так хочу тебя увидеть! Слышишь, Толечка? Ты меня слышишь?! — Она еле сдерживалась, чтобы не разреветься.
Каждый год Девятого мая Юна и Рождественская ездили на кладбище, где рядом с Фросей была похоронена и Паня. Это давно стало для Юны и Евгении Петровны традицией. В свое время они добились, чтобы Паня была похоронена рядом с Фросей. Для этого им пришлось долго и упорно уговаривать заведующего кладбищем. В конце концов они его убедили, что не в родстве дело, что и чужие люди порой бывают друг другу роднее родных.
Заведующий кладбищем, мужчина цветущего вида, во время их разговоров согласно кивал. Юна смотрела на него и поражалась контрасту между цветущим видом заведующего и печальной должностью, которую он занимал. Потом, когда Юна приезжала на могилы Фроси и Пани, она, случалось, встречала заведующего. Они здоровались как старые знакомые и даже порой беседовали о чем-нибудь незначительном, как обычно разговаривают малозначащие друг для друга люди.
В торжественный День Победы восьмидесятого года Юна снова увидела заведующего кладбищем. Он стоял у входа, в тени липы. Возле его ног вился пес неопределенной породы.
— А вашей могилой интересовались, — сказал он, здороваясь с Юной.
— Кто ж это?