— Что-нибудь случилось?
— Случилось. Хорошее случилось.
Тут она обернулась к пожилому мужчине:
— Коньяку не найдется?
— Не держим, — развел тот руками, — но есть пузырек виски, для себя держу. Налить?
— Налейте.
— Угощаю, — сказал мужчина, — и кофе, и выпивкой, — и, словно оправдываясь, пояснил: — и скучно тут одному ночью.
— Спасибо, — отозвался Адам, перекатывая на языке глоток виски. — И приятно, что развлекли Вас.
Потом он взял Еву за руки, ее рука все еще дрожала, и он спросил:
— Соскучилась?
Она кивнула.
— Пойдем.
Он вывел ее наружу и спросил:
— Твоя машина просторнее или моя?
— Моя, — ответила она и усмехнулась.
Он умостил ее на заднем сиденье доджа, захлопнул дверь и, взяв в ладони ее лицо, выдохнул:
— Люблю…
А она одними губами, без голоса, отозвалась:
— И я…
Позже, кто знает, как много позже, да и какая разница, они снова сидели обнявшись, и Ева сказала:
— От тебя настурциями пахнет. Почему от тебя пахнет настурциями?
— Потому что настурция — душистый цветок.
Утром Рута проснулась, потянулась, открыла глаза, посмотрела на Адама, ее зрачки вдруг расширились, и она спросила:
— Это ты? Это был ты?
— Я, — ответил он, улыбаясь.
— Какая сладкая была ночь, — вздохнула она, зажмурившись.
— Сладкая, — отозвался он и поцеловал ее в губы.
А когда Алекс открыл глаза, он позвал:
— Рута?
— Нет… Ева.
Он, еще не веря, повернулся с боку на бок, потом подскочил, уставился на женщину:
— Это ты? В самом деле ты?
— Я.
— Мне не приснилось? Это не был сон?
— Нет, — улыбнулась Ева.
— Какой красивый, какой прекрасный был сон, — воскликнул он.
И поцеловал ее в губы, и она не сопротивлялась.
Уже был четверг, день, когда Бог, сотворяя мир, только раз увидел, что это хорошо.
Ведь не может такого быть, чтобы изо дня в день было дважды хорошо.
Между прочим, в тот самый день, с утра, Бог решил было, что настало уже время для конца света. Но потом передумал.