Люди в трактире были потрясены: значит, их водили за нос, и обманывал их не один человек, а несколько. И теперь они не знали, кем возмущаться: Лимпаром или Мадарасом. И они возмущались и тем и другим.
— Да, я прогнал вас, — подтвердил Дани. — Но за что? — Лицо его было каменным, полным решимости, глаза сверкали холодным блеском. — Пусть он скажет, за что я его прогнал, а то он не выложил всего до конца.
Лимпар засмеялся наигранным, истерическим смехом. Его пугало каменное, полное решимости лицо племянника, которое он видел перед собой на расстоянии не более метра. Он долго смеялся грубым хриплым смехом, сипел, как пустой сифон.
— За что? Он еще спрашивает? — Лимпар посмотрел на Дани. — Сам воспользовался мной как ступенькой на лестнице, ведущей к председательскому месту. А как только пролез в начальство, сразу забыл, кто подставлял ему спину.
— Скажите, почему я вас прогнал!
— Потому что ты вечно липнешь к тем, с кого можно урвать побольше.
— Не лгите!
— Я не лгу! — У Лимпара исказилось от ненависти лицо. — Где деньги, которые ты получил в банке? Не подкупили ли тебя ими?
На это обвинение Дани ответил ударом кулака. Вот все, что видел трактирщик Давид.
Дани первый нанес удар. Он ударил своего дядю кулаком по лицу. Остального трактирщик не видел, так как немедленно вывернул пробку и отключил электричество, чтобы помешать драться людям, собравшимся в трактире. Потом он сел на велосипед и помчался в полицейский участок. Он всегда поступал так в подобных случаях.
Очень скоро, самое большее через четверть часа, он приехал обратно на машине. Из машины поспешно вылез Драхош. Следом за ним вылезла в забрызганных грязью резиновых сапогах, с отпечатками грязных пальцев на лбу агрономша Мока.
В трактире стояла тишина, зловещая, как в могиле. Включили электричество.
На затоптанном полу в огромной луже крови, раскинув руки, лежал председатель Дани Мадарас. Нож торчал у него в горле, там, где сходятся ключица с плечевой костью и просвечивает артерия, которая, пока жив человек, пульсирует прямо под кожей.
Прижавшись к стене, словно приклеившись к ней, стоял секретарь местной парторганизации Ференц Мок и дрожал мелкой дрожью. Он тоже вместе с прочими мог бы убежать из трактира, когда выяснилось, что в темноте совершено страшное преступление; он с удовольствием убежал бы, но его удержало чувство ответственности. Чувство ответственности или нечто другое, как щелочь, разъедавшее ему душу. Он хотел объяснить, что произошло, но лишь пробормотал запинаясь:
— Кто-то закричал: «Пырнули ножом!.. Ай-ай, пырнули ножом!..» — Он увидел, узнал распростертого на полу человека и, содрогнувшись не то от этого ужасного зрелища, не то от угрызений совести, зажмурил глаза. — Ох!..
Драхош невольно посмотрел на руки Ференца Мока, не в крови ли они. Но его руки не были в крови.
— Что здесь произошло? — спросил он, потрясенный.
— Не знаю, — пролепетал Ференц Мок. — Было темно. Я ничего не видел.