Он подал им пузырек и, встретив две протянутые руки, соединил их вместе.
– Поклянитесь еще раз, что никогда не разгласите эту страшную тайну, – попросил он.
– Клянусь, – произнесла Каролина.
– И я клянусь, – прибавил Алан.
– Ну чем не свадебная церемония? – улыбнулся Хамфри, вкладывая пузырек в их сплетенные руки. – Только с виду, разумеется. Ну, берите, берите оба.
– Мы разделим его пополам, – проворковала Каролина.
– Каждому по сто лет! – подхватил Алан.
– Э, нет, нет! Подождите! Так не пойдет! – вмешался Хамфри. – Я, видно, плохо объяснил. Оно и неудивительно: носишься с идеей годами, сживаешься с ней и поневоле забываешь, что другим ее суть совершенно не понятна. Да вот, кстати, хороший пример…
– Ты хочешь сказать, что мы не можем поделить его пополам? – повысив голос, спросила Каролина.
– Увы, родная моя, железы арифметики не признают. Скормив им полпорции эликсира, взамен получишь вовсе не половину двухсотлетней молодости и красоты. Отнюдь! Помнишь нашу первую встречу, дорогая? Я рассказывал тебе о нарушениях железистых функций и их дурном влиянии на человеческую внешность.
– По-моему, ты говорил о каких-то гадких дебилах.
– Вот-вот. Снадобья в этом пузырьке ровно на одну порцию и ни каплей больше. Пьется легко, глотка хватает, вкус своеобразный, но скорей приятный. Вещица вроде бы простая, но шутить с ней опасней, чем с динамитом. Храните как сувенир. Пользы от нее никакой, красоты и того меньше – в общем, свадебный подарок. Но, по крайней мере, оригинально.
– Спасибо, Хамфри. Большое, большое тебе спасибо.
С тем они и отбыли, а придя домой, водрузили занятный подарочек на камин и долго-долго на него любовались. Потом перевели взгляд на каминное зеркало и долго-долго любовались друг на друга. Ах, как бы им хотелось взглянуть сейчас в другое зеркало, побольше и повнушительней, зеркало, именуемое «око общественности», зеркало, перед которым – да что там – внутри которого протекала их образцовая супружеская жизнь.
– Ну-ка, дорогуша, быстренько глотай его, – проговорил Алан. – А я сбегаю за водичкой.
– Нет, нет, Алан, если кому и глотать, то тебе.
– Любимая, да ты посмотри в зеркало. Видишь? Я эгоистичен как никогда. Я не переживу, если ты изменишься.
– Я вижу, Алан, вижу. Я вижу там тебя. И таким ты должен оставаться вечно.
Последовал обмен любезностями. Любезности выходили горячие и задушевные, и чем дальше, тем задушевней и задушевней. Так что про пузырек в конце концов начисто забыли. Но наступило утро, а он по-прежнему стоял на камине.
Но и Алан с Каролиной не желали сдаваться: оба по-прежнему были убеждены, что драгоценная порция должна достаться другому. В доводах их слышалось теперь что-то новое, неуловимое; оба, судя по всему, выкроили за ночь минутку и поразмышляли о них на досуге.
– Алан, я не собираюсь тратить остаток жизни на дурацкие пререкания, – заявила Каролина. – Говорю' тебе абсолютно честно, откровенно и как на духу: пей и не разводи канитель.
– А я тебе в сотый раз так же честно отвечаю: пей сама, я обойдусь. Обошелся же тот тип, не помню фамилию, которого угораздило влюбиться в эту… как ее… богиню.
– Дорогой, подумай о своей прямой подаче!
– При чем тут моя подача? Что ты имеешь против моей подачи?
– Ровным счетом ничего. Подача у тебя – хоть стой, хоть падай. Все специалисты говорят. Но, любовь моя, не забывай, в августе тебе предстоит матч с этим жутким молодым игроком из Калифорнии.
– С этим недомерком? Да я его разделаю в пять минут без всяких обезьяньих желез. Очень странно, дорогая, что ты думаешь иначе.
– Ничего я не думаю, – ответила Каролина, – но…
– Ах, все-таки «но»!
– Но ты на шесть лет старше меня.
– Ну знаешь! Да у любого мужчины перед женщиной не меньше десяти лет форы.
– Это смотря какая женщина. Есть, конечно, такие, которых не смущает, если мужчина ей в отцы годится.
Она придирчиво оглядела его.
– Но тебе седина пойдет, с ней ты сразу станешь представительней.
Алан сокрушенно посмотрел в зеркало. Потом вперился в Каролину.
– Зато о твоей седине мне и подумать страшно. Так что, сама видишь, если даже я соглашусь выпить его ради тебя…
– Ну и пей, пей! – вскричала Каролина, благородство и доброта которой были поистине неописуемы. – Я не желаю, Алан, чтобы ты старел и дряхлел у меня на глазах или даже заболел и… умер. Лучше я сама умру. Да. Лучше умереть, чем дожидаться твоей смерти, а потом остаться одной-одинешеньке.
– Вот и я так думаю, – откликнулся Алан с тем же пылом, но другой интонацией, заставившей Каролину взглянуть на него повнимательней.
– Ты ведь не разлюбишь меня, если я все-таки состарюсь? – спросила она. – Не правда ли? – И, не оставив ему на раздумье ни минуты, прибавила: – Или правда?
– Конечно, правда, о чем разговор.
– Нет, неправда, я вижу. А вот я правда тебя не разлюблю.
– Ах, не разлюбишь, – вскипел Алан, – ну тогда и пей его сама. Пей, пей на здоровье. А меня не трогай, я буду стареть в одиночестве.
– И зачем только Хамфри подарил нам эту гадость! – не выдержала Каролина. – Давай выльем ее в раковину! Прямо сейчас!