Я сообразил, что он делал мне комплимент — не без легкой издевки — по поводу моей довольно дилетантской попытки замаскироваться. Заикаясь, я вымолвил: — Простите. Я не знал, что здесь еще кто-то живет.
Оказалось, что я против воли пытаюсь имитировать его свистящее подшепетывание.
— О да, — поддержал меня он. — Здесь живем мы. И это прекрасно.
— Мы?
— Да, все мы. Смотрите!
Мы стояли у края первой галереи. Он обвел вокруг длинной рукой, указывая на все пространство магазина. Я взглянул. Но ничего не увидел. И ничего не услышал, кроме тяжелых шагов сторожа, удалявшихся куда-то в бесконечную даль, кажется, к подвальному этажу.
— Ну что, видите?
Знаете, бывает такое чувство, когда пристально всматриваешься в глубь полутемного вивария? Видишь какую-то кору, голыши, несколько листьев — больше ничего. И вдруг камень испускает вздох — оказывается, это жаба. А вот и хамелеон, а вот и свернувшийся кольцом уж, а это богомол затаился среди листьев. Оказывается, вся эта застекленная штуковина кишмя кишит жизнью. И думаешь: а вдруг и здесь, по эту сторону стекла, то же самое? И, поеживаясь, глядишь себе на рукав, смотришь под ноги.
Это самое чувство охватило меня и в магазине. Я огляделся и ничего вокруг не увидел. Огляделся второй раз — и увидел пожилую даму, она выбиралась из-за громадных часов. А вот три девушки, стареющие инженю, донельзя истощенные, они жеманно улыбались перед входом в парфюмерный отдел. Волосы торчали тонким пушком, эдакой блеклой осенней паутинкой. Мужчина, такой же хрупкий и бесцветный, с внешностью полковника-южанина, он стоял и разглядывал меня, а сам при этом поглаживал усищи, которым могла бы позавидовать любая креветка. Из-за портьер и занавесей выплыла убогая дамочка, не исключено, имевшая литературные пристрастия.
Все они обступили меня, попархивая и посвистывая, будто кисея покачивалась на ветру. Глаза широко распахнуты и лучатся, но как-то плоско. А радужная оболочка начисто бесцветная.
— Совсем свеженький!
— Это же детектив! Надо позвать Людей Тьмы!
— Я не детектив. Я поэт. Я распростился с мирской суетой.
— Он поэт. Он пришел к нам. Его нашел мистер Роско.
— И он нами восхищается.
— Надо познакомить его с миссис Вандерпэнт. Меня отвели к миссис Вандерпэнт. Она оказалась местной матроной преклонных лет, почти совершенно прозрачной.
— Так вы поэт, мистер Снелл? Здесь вы найдете вдохновение. Я, пожалуй, могу претендовать на звание местной долгожительницы. Пережила три слияния и один капитальный ремонт-избавиться от меня им не удалось!
— Дорогая миссис Вандерпэнт, расскажите, как вы вышли на свет божий и вас едва не купили, приняв за картину Уистлера.
— Ну-у, это было еще до войны. Тогда я была поплотнее. Да, святая правда — приняли за картину, совсем уж покупать собрались, но у кассы вдруг спохватились — рамы — то нет. А когда за мной вернулись…
— … Ее уже не было.
Их смех напоминал стрекот кузнечиков-вернее, привидений кузнечиков.
Уистлер Джеймс-английский художник XIX в.
— А где Элла? Где мой бульон?
— Уже несет, миссис Вандерпэнт. Сейчас, минутку.
— Прямо наказание, а не девчонка! Знаете, мистер Снелл, кто она? Найденыш! Она не совсем нашего круга…
— В самом деле, миссис Вандерпэнт? Поразительно!
— Много лет, мистер Снелл, я жила тут совершенно одна. Когда в восьмидесятые годы наступили кошмарные времена, я решила укрыться здесь. Я была тогда молоденькой девушкой, и многие, спасибо им за доброту, даже называли меня красоткой, но мой несчастный папа обанкротился. В те дни для молоденькой девушки в Нью-Йорке "Брейсис" значил многое, поверьте, мистер Снелл. Мне казалось ужасной сама мысль, что приходить сюда наравне со всеми я больше не смогу. И я перебралась сюда навсегда. Я по-настоящему встревожилась, когда после кризиса тысяча девятьсот седьмого года тут начали появляться другие. Но скоро успокоилась, ибо это оказались милейшие люди! Судья, полковник, миссис Билби…
Я поклонился. Меня представляли.
— Миссис Билби пишет пьесы. Она из старого филадельфийского рода. Вам с нами будет очень уютно, мистер Снелл.
— Для меня это большая честь, миссис Вандерпэнт.
— Ну и, разумеется, вся наша милейшая молодежь пришла сюда в двадцать девятом. Их несчастные папы решили расстаться с жизнью, прыгнув вниз с крыш небоскребов.
Я вовсю раскланивался и присвистывал. На представление ушло немало времени. Кто бы мог подумать, что в "Брейсисе" живет так много народу?
— А вот наконец и Элла с моим бульоном. Тут я заметил, что молодежь не так уж и молода, несмотря на их улыбки, вежливые ужимки, платьица инженю. А вот Элле еще не было и двадцати. Одетая во что-то поношенное, она тем не менее напоминала живой цветок на французском кладбище или русалку среди коралловых полипов.
— Иди сюда, глупенькая! — Миссис Вандерпэнт тебя заждалась. Бледность ее была не такая, как у них; не мертвенная бледность чего-то, лежавшего под могильным камнем, лишь изредка способная вяло блеснуть. Ее бледность была сродни жемчужной.
Элла! Жемчужина этой самой далекой, самой сказочной пещеры! Маленькая русалка! И кто она здесь? Девочка на побегушках, ей перекрывают воздух существа, у которых вместо пальцев побелевшие от смерти… щупальца! Красноречие изменяет мне.
28 МАРТА. Итак, я довольно быстро свыкаюсь с моим новым полуосвещенным миром, с моим странным обществом. Постигаю замысловатые законы тишины и маскировки, которые довлеют над внешне независимыми прогулками и сборищами полночного клана. Как люто ненавидят они сторожа — именно его существование вынуждает их соблюдать эти законы, вносит ложку дегтя в бочку меда их праздных бдений!
— Гнусное, вульгарное создание! От него разит этим наглым солнцем!
На самом деле это вполне привлекательный молодой человек, для ночного сторожа даже очень молодой — не удивлюсь, если окажется, что его ранили на войне. Но местная публика готова разорвать его на части.
А со мной они очень милы. Им льстит, что в их рядах появился поэт. И все же я не могу ответить им взаимностью. У меня слегка стынет кровь в жилах, когда я вижу, с какой неизъяснимой легкостью даже пожилые дамы паучихами перебираются с одного балкона на другой. Или меня коробит оттого, что они унижают Эллу?
Вчера мы весь вечер провели за бриджем. А сегодня будут ставить пьеску миссис Билби "Любовь в царстве теней". Хотите верьте, хотите нет, но к нам в гости на спектакль стройными рядами придет другая колония-из "Уанамейкерса". Видимо, люди живут во всех больших магазинах. Считается, что приглашенным оказана большая честь, ибо мое новое общество — отъявленные снобы. Они с ужасом рассуждают о парии, который оставил заведение высокого пошиба на Мэдисон-авеню и теперь влачит жалкое и сумбурное существование в захудалом кафетерии. И с какой трагедией они пересказывают исчорию обитателя "Альт-манса" — тот столь пылко возлюбил висевшую на манекене клетчатую куртку, что в критическую минуту появился из тьмы и вырвал ее из рук покупателя. Как я понял, вся колония "Альтманса" в страхе перед расследованием была вынуждена перебраться резко вниз по социальной лестнице, в грошовую забегаловку. Что ж, пора собираться на спектакль.
14 АПРЕЛЯ. Мне удалось поговорить с Эллой. Раньше я не осмеливался — меня не покидает чувство, что хоть одна пара белесых глаз украдкой за мной наблюдает. Но вчера вечером, во время спектакля, на меня вдруг напала икота. Мне строго было велено идти в подвал и разрешиться от недуга там, среди мусорных ящиков, куда сторож не заглядывает никогда.
И вот там, во мраке, где стойко ощущался запах крыс, я услышал сдавленное рыдание.
— Что это? Это ты? Это Элла? Что с тобой, дитя мое? Почему ты плачешь?
— Они даже не разрешили мне посмотреть спектакль.
— И это все? Право, не нужно так расстраиваться.
— Я так несчастна.
И она поведала мне свою трагическую историю. Что вы об этом скажете? Когда она была маленькой девочкой, шестилетней сопливой девчонкой, она забрела в дальний угол магазина и где-то под прилавком заснула, а мама ее тем временем примеряла новую шляпку. Когда девочка проснулась, магазин был погружен во тьму.